— Это дедуктивный метод, милейший Фандорин.
Восстановление общей картины по некоторым мелким деталям. Тут главное — не
зарваться, не прийти к некорректному выводу, если имеющаяся информация
допускает различные толкования. Но об этом мы еще поговорим, время будет. А
насчет Грушина, это совсем просто. Ваша хозяйка поклонилась мне чуть не до пола
и назвала «превосходительством» — это раз. Я, как видите, на
«превосходительство» никак не похож, да оным пока и не являюсь, ибо мой чин
относится всего лишь к разряду «высокоблагородий» — это два. Никому кроме
Грушина о своем намерении навестить вас я не говорил — это три. Ясно, что о
моей деятельности господин следственный пристав может отзываться только
нелестно — это четыре. Ну, а телеграф, без которого в современном сыске,
согласитесь, совершенно невозможно, произвел на все ваше управление поистине
неизгладимое впечатление, и умолчать о нем наш сонный Ксаверий Феофилактович
никак не мог — это пять. Так?
— Так, — постыдно предал добрейшего Ксаверия
Феофилактовича потрясенный Фандорин.
— У вас что, в таком юном возрасте уже геморрой? —
спросил бойкий гость, переставляя микстуру на стол и усаживаясь.
— Нет! — бурно покраснел Эраст Петрович и заодно
отрекся уж и от Аграфены Кондратьевны. — Это… Это хозяйка перепутала. Она,
ваше высокоблагородие, вечно все путает. Такая баба бестолковая…
— Понятно. Зовите меня Иваном Францевичем, а еще лучше
просто «шеф», ибо работать будем вместе. Читал ваше донесение, — без
малейшего перехода продолжил Бриллинг. — Толково. Наблюдательно.
Результативно. Приятно удивлен вашей интуицией — это в нашем деле драгоценнее
всего. Еще не знаешь, как разовьется ситуация, а чутье подсказывает принять
меры. Как вы догадались, что визит к Бежецкой может быть опасен? Почему сочли
необходимым надеть защитный корсет? Браво!
Эраст Петрович запунцовел еще пуще прежнего.
— Да, придумано славно. От пули, конечно, не убережет,
но от холодного оружия очень даже неплохо. Я распоряжусь, чтобы закупили партию
таких корсетов для агентов, отправляющихся на опасные задания. Какая марка?
Фандорин застенчиво ответил:
— «Лорд Байрон».
— «Лорд Байрон», — повторил Бриллинг, делая запись
в маленькой кожаной книжечке. — А теперь скажите мне, когда вы могли бы
приступить к работе? У меня на вас особые виды.
— Господи, да хоть завтра! — пылко воскликнул
Фандорин, влюбленно глядя на нового начальника, то есть шефа. — Сбегаю
утром к доктору, сниму швы, и можете мной располагать.
— Вот и славно. Ваша характеристика Бежецкой?
Эраст Петрович законфузился и, помогая себе обильной
жестикуляцией, начал довольно нескладно:
— Это… Это редкостная женщина. Клеопатра. Кармен…
Красоты неописуемой, но дело даже не в красоте… Магнетический взгляд. Нет, и
взгляд не то… Вот главное: в ней ощущается огромная сила. Такая сила, что она
со всеми будто играет. И игра с какими-то непонятными правилами, но жестокая
игра. Эта женщина, по-моему, очень порочна и в то же время… абсолютно невинна.
Ее будто не так научили в детстве. Я не знаю, как объяснить… — Фандорин
порозовел, понимая, что несет вздор, но все же договорил. — Мне кажется,
она не такая плохая, как хочет казаться.
Статский советник испытующе взглянул на молодого человека и
озорно присвистнул:
— Вон оно что… Так я и подумал. Теперь я вижу, что
Амалия Бежецкая — особа и впрямь опасная… Особенно для юных романтиков в период
полового созревания.
Довольный эффектом, который эта шутка произвела на
собеседника, Иван Францевич поднялся и еще раз посмотрел вокруг.
— За конурку рублей десять платите?
— Двенадцать, — с достоинством ответил Эраст Петрович.
— Знакомая декорация. Сам так жил во время оно.
Гимназистом в славном городе Харькове. Я, видите ли, вроде вас — в раннем
возрасте остался без родителей. Ну, да это для оформления личности даже
полезно. Жалованье-то тридцать пять целковых, согласно табели? — опять без
малейшего перехода поинтересовался статский советник.
— И квартальная надбавка за сверхурочные.
— Я распоряжусь, чтобы вам из особого фонда выдали
пятьсот рублей премиальных. За усердие и перенесенную опасность. Итак, до
завтра. Приходите, будем работать с версиями.
И дверь за удивительным посетителем закрылась.
* * *
Управление сыскной полиции и в самом деле было не узнать. По
коридорам деловито рысили какие-то незнакомые господа с папками подмышкой, и
даже прежние сослуживцы ходили уже не вперевалочку, а резво, подтянуто. В
курительной — о чудо — не было ни души. Эраст Петрович из любопытства заглянул
в бывшую буфетную, и точно — вместо самовара и чашек на столе стоял аппарат
Бодо, а телеграфист в форменной тужурке посмотрел на вошедшего строго и
вопросительно.
Следственный штаб расположился в кабинете начальника
управления, ибо господин полковник со вчерашнего дня был от дел отставлен.
Эраст Петрович, еще немного бледный после болезненной процедуры снятия швов,
постучался и заглянул внутрь. Кабинет тоже изменился: покойные кожаные кресла
исчезли, вместо них появилось три ряда простых стульев, а у стены стояли две
школьных доски, сплошь исчерченные какими-то схемами. Похоже, только что
закончилось совещание — Бриллинг вытирал тряпкой испачканные мелом руки, а
чиновники и агенты, озабоченно переговариваясь, тянулись к выходу.
— Входите, Фандорин, входите, не топчитесь на
пороге, — поторопил заробевшего Эраста Петровича новый хозяин
кабинета. — Залатались? Вот и отлично. Вы будете работать непосредственно
со мной. Стола не выделяю — сидеть все равно не придется. Жалко, поздно пришли,
у нас тут была интереснейшая дискуссия по поводу «Азазеля» из вашего рапорта.
— Так есть такой? Я не ослышался? — навострил уши
Эраст Петрович. — А то уж боялся, что примерещилось.
— Не примерещилось. Азазель — это падший ангел. У вас
по Закону Божию какая отметка? Про козлов отпущения помните? Так вот, их, если
вы запамятовали, было два. Один во искупление грехов предназначался Богу, а
второй — Азазелю, чтоб не прогневался. У евреев в «Книге Еноха» Азазель учит
людей всякой дряни: мужчин воевать и делать оружие, женщин — красить лицо и
вытравливать плод. Одним словом, мятежный демон, дух изгнанья.
— Но что это может значить?
