Ксаверий Феофилактович уютно зевнул и взглянул поверх черепахового
пенсне на письмоводителя, чиновника 14 класса Эраста Петровича Фандорина, в
третий раз переписывавшего недельный отчет для господина обер-полицеймейстера.
Ничего, подумал Грушин, пусть с младых ногтей приучается к аккуратности, сам
потом спасибо скажет. Ишь, моду взяли — стальным пером калякать, и это
высокому-то начальству. Нет, голубчик, ты уж не спеша, по старинке, гусиным
перышком, со всеми росчерками и крендельками. Его превосходительство сами при
императоре Николае Павловиче взрастали, порядок и чинопочитание понимают.
Ксаверий Феофилактович искренне желал мальчишке добра,
по-отечески жалел его. И то сказать, жестоко обошлась судьба с новоиспеченным
письмоводителем. Девятнадцати лет от роду остался круглым сиротой — матери
сызмальства не знал, а отец, горячая голова, пустил состояние на пустые
прожекты, да и приказал долго жить. В железнодорожную лихорадку разбогател, в
банковскую лихорадку разорился. Как начали в прошлый год коммерческие банки
лопаться один за другим, так многие достойные люди по миру пошли. Надежнейшие
процентные бумаги превратились в мусор, в ничто. Вот и господин Фандорин,
отставной поручик, в одночасье преставившийся от удара, ничего кроме векселей
единственному сыну не оставил. Мальчику бы гимназию закончить, да в университет,
а вместо этого — изволь из родных стен на улицу, зарабатывай кусок хлеба.
Ксаверий Феофилактович жалеюще крякнул. Экзамен-то на коллежского регистратора
сирота сдал, дело для такого воспитанного юноши нехитрое, да зачем его в
полицию занесло? Служил бы себе по статистике или хоть по судебной части. Все
романтика в голове, все таинственных Кардудалей ловить мечтаем. А у нас,
голубчик, Кардудалей не водится (Ксаверий Феофилактович неодобрительно покачал
головой), у нас все больше штаны просиживать да протоколы писать про то, как
мещанин Голопузов спьяну законную супругу и троих малых деток топором уходил.
Третью неделю служил в Сыскном юный господин Фандорин, а уж
твердо знал Ксаверий Феофилактович, бывалый сыщик, тертый калач, что не будет
из мальчишки проку. Больно нежен, больно тонкого воспитания. Взял его раз, в
первую же неделю Грушин на место преступления (это когда купчиху Крупнову
зарезали), так Фандорин взглянул на убиенную, позеленел весь и по стеночке, по
стеночке во двор. Видок у купчихи, и вправду был неаппетитный — горло от уха до
уха раздрызгано, язык вывалился, глаза выпучены, ну и кровищи, само собой, море
разливанное. В общем, пришлось Ксаверию Феофилактовичу самому и дознание
проводить, и протокол писать. Дело, по правде сказать, вышло нехитрое. У
дворника Кузыкина так глазки бегали, что Ксаверий Феофилактович сразу велел
городовому брать его за шиворот и в кутузку. Две недели сидит Кузыкин,
отпирается, но это ничего, повинится, больше-то резать купчиху было некому —
здесь у пристава за тридцать лет службы нюх выработался верный. Ну а Фандорин и
в канцелярии сгодится. Исполнителен, пишет грамотно, языки знает, смышленый, да
и в обращении приятный, не то что горький пьяница Трофимов, в прошлом месяце
переведенный из письмоводителей в младшие помощники околоточного на Хитровку.
Пускай там спивается, да начальству грубит.
Грушин сердито забарабанил пальцами по обитому скучным
казенным сукном столу, достал из жилетного кармашка часы (ох, до обеда еще
долгонько) и решительно придвинул к себе свежий номер «Московских ведомостей».
— Ну-с, чем нас удивят нынче, — промолвил он
вслух, и юный письмоводитель с готовностью отложил постылое гусиное перо, зная,
что начальник сейчас станет зачитывать заголовки и всякую всячину, сопровождая
чтение своими комментариями — была у Ксаверия Феофилактовича такая привычка.
— Поглядите только, Эраст Петрович, на первой же
странице, на самом видном месте!
«Новейший американский корсет „Лорд Байрон“
из прочнейшего китового уса для мужчин, желающих быть
стройными. Талия в дюйм, плечи в сажень!»
— А буквы-то, буквы — аршинные. И ниже, меленько так, «Государь
отбывает в Эмс».
— Конечно, подумаешь — государь, велика ли фигура, то
ли дело «Лорд Байрон»!
Ворчание добрейшего Ксаверия Феофилактовича произвело на
письмоводителя удивительное действие. Он отчего-то смешался, щеки залились
краской, а длинные девичьи ресницы виновато дрогнули. Раз уж речь зашла о
ресницах, уместно будет описать внешность Эраста Петровича поподробнее, ибо ему
суждено сыграть ключевую роль в поразительных и страшных событиях, которые
вскоре воспоследовали. Это был весьма миловидный юноша, с черными волосами
(которыми он втайне гордился) и голубыми (увы, лучше бы тоже черными) глазами,
довольно высокого роста, с белой кожей и проклятым, неистребимым румянцем на
щеках. Откроем уж заодно и причину, по которой так смутился коллежский
регистратор. Дело в том, что позавчера он потратил треть своего первого
месячного жалования на столь завидно расписываемый корсет, ходил в «Лорде
Байроне» второй день, терпя изрядные муки во имя красоты, и теперь заподозрил
(абсолютно безосновательно), что проницательный Ксаверий Феофилактович разгадал
происхождение богатырской осанки своего подчиненного и желает над ним
посмеяться.
А пристав уже читал дальше:
«Зверства турецких башибузуков в Болгарии»
— Ну, это не для предобеденного чтения…
«Взрыв на Лиговке
Наш С.-Петербургский корреспондент сообщает, что вчера в
6.30 утра, на Знаменской улице в доходном доме коммерции советника Вартанова
прогремел взрыв, разнесший вдребезги квартиру на 4 этаже. Прибывшая на место
полиция обнаружила изуродованные до неузнаваемости останки молодого мужчины.
Квартиру снимал некий г-н П., приват-доцент, труп которого, по всей видимости,
и обнаружен. Судя по облику жилища там было устроено нечто вроде тайной
химической лаборатории. Руководящий расследованием статский советник Бриллинг
предполагает, что на квартире изготовлялись адские машины для террористической
организации нигилистов. Расследование продолжается».
— М-да, слава Всевышнему, что у нас не Питер.
Юный Фандорин, судя по блеску глаз, был на сей счет иного
мнения. Весь его вид красноречиво говорил: вот, мол, в столице люди делом
занимаются, бомбистов разыскивают, а не переписывают по десять раз бумажки, в
которых, правду сказать, и интересного-то ничего нет.
— Тэк-с, — зашелестел газетой Ксаверий
Феофилактович, — посмотрим, что у нас на городской странице.
«Первый московский эстернат
Известная английская благотворительница баронесса Эстер,
радением которой в разных странах устроены так называмые „эстернаты“,
образцовые приюты для мальчиков-сирот, объявила нашему корреспонденту, что и в
златоглавой, наконец-то, открылись двери первого заведения подобного рода. Леди
Эстер, с прошлого года начавшая свою деятельность в России и уже успевшая
открыть эстернат в Петербурге, решила облагодетельствовать и московских
сироток…»
