По времени все отлично складывалось. Сейчас в эстернат, к
миледи. В жандармское управление лучше заехать потом — потолковать с
начальником, а если удастся у леди Эстер выяснить что-то важное — так и
телеграмму Лаврентию Аркадьевичу послать. С другой стороны, за ночь могли из
посольств остальные депеши прийти… Фандорин достал из новенького серебряного
портсигара папиросу, не очень ловко закурил. Не поехать ли все-таки сначала в
жандармское? Но лошадка уже бежала по Остоженке, и поворачивать назад было
глупо. Итак: к миледи, потом в управление, потом домой — забрать вещи и
переехать в приличную гостиницу, потом переодеться, купить цветов и к шести
часам на Малую Никитскую, к Эверт-Колокольцевым. Эраст Петрович блаженно
улыбнулся и пропел: «Он был титулярный советник, она генеральская до-очь, он
робко в любви объясни-ился, она прогнала его про-очь».
А вот и знакомое здание с чугунными воротами, и служитель в
синем мундире у полосатой будки.
— Где мне найти леди Эстер? — крикнул Фандорин,
наклонившись с сиденья. — В эстернате или у себя?
— Об это время обыкновенно у себя бывают, — браво
отрапортовал привратник, и коляска загромыхала дальше, в тихий переулок.
У двухэтажного домика дирекции Фандорин велел извозчику
ждать, предупредив, что ожидание может затянуться.
Все тот же надутый швейцар, которого миледи назвала «Тимофэй»,
бездельничал возле двери, только не грелся на солнце, как в прошлый раз, а
перебрался в тень, ибо июньское светило припекало не в пример жарче майского.
Теперь «Тимофэй» повел себя совершенно иначе, проявив
недюжинный психологический талант, — снял фуражку, поклонился и сладким
голосом спросил, как доложить. Что-то, видно, изменилось во внешности Эраста
Петровича за минувший месяц, не возбуждал он более у швейцарского племени
инстинкта хватать и не пущать.
— Не докладывай, сам пройду.
«Тимофэй» изогнулся дугой и безропотно распахнул дверь,
пропуская посетителя в обитую штофом прихожую, откуда по ярко освещенному
солнцем коридору Эраст Петрович дошел до знакомой бело-золотой двери. Она
отворилась ему навстречу, и некий долговязый субъект в такой же, как у
«Тимофэя», синей ливрее и таких же белых чулках, вопросительно уставился на
пришедшего.
— Третьего отделения чиновник Фандорин, по срочному
делу, — строго сказал Эраст Петрович, однако лошадиная физиономия лакея
осталась непроницаемой, и пришлось пояснить по-английски:
— State police, inspector Fandorin, on urgent official
business.
[38]
Снова ни один мускул не дрогнул на каменном лице, однако
смысл сказанного был понят — лакей чопорно наклонил голову и исчез за дверью,
плотно прикрыв за собой створки.
Через полминуты они снова распахнулись. На пороге стояла
сама леди Эстер. Увидев старого знакомого, она радостно улыбнулась:
— О, это вы, мой мальчик. А Эндрю сказал, какой-то
важный господин из тайной полиции. Проходите-проходите. Как поживаете? Почему у
вас такой усталый вид?
— Я только с петербургского поезда, миледи, — стал
объяснять Фандорин, проходя в кабинет. — Прямо с вокзала к вам, уж очень
дело срочное.
— О да, — печально покивала баронесса, усаживаясь
в кресло и жестом приглашая гостя сесть напротив. — Вы, конечно, хотите
поговорить со мной о милом Джеральде Каннингеме. Это какой-то страшный сон, я
ничего не понимаю… Эндрю, прими у господина полицейского шляпу… Это мой давний
слуга, только что приехал из Англии. Славный Эндрю, я по нему скучала. Иди, Эндрю,
иди, друг мой, ты пока не нужен.
Костлявый Эндрю, вовсе не показавшийся Эрасту Петровичу
славным, с поклоном удалился, и Фандорин заерзал в жестком кресле, устраиваясь
поудобнее — разговор обещал затянуться.
— Миледи, я очень опечален случившимся, однако господин
Каннингем, ваш ближайший и многолетний помощник, оказался замешан в очень
серьезную криминальную историю.
— И теперь вы закроете мои российские эстернаты? —
тихо спросила миледи. — Боже, что будет с детьми… Они только-только начали
привыкать к нормальной жизни. И сколько среди них талантов! Я обращусь с
просьбой на высочайшее имя — быть может, мне позволят вывезти моих питомцев за
границу.
— Вы напрасно тревожитесь, — мягко сказал Эраст
Петрович. — Ничего с вашими эстернатами не случится. В конце концов, это
было бы просто преступлением. Я всего лишь хочу расспросить вас о Каннингеме.
— Разумеется! Все, что угодно. Бедняжка Джеральд… Вы
знаете, он ведь из очень хорошей семьи, внук баронета, но его родители утонули,
возвращаясь из Индии, и мальчик в одиннадцать лет остался сиротой. У нас в
Англии очень жесткие законы наследования, все достается старшему сыну — и
титул, и состояние, а младшие часто не имеют и гроша за душой. Джеральд был
младшим сыном младшего сына, без средств, без дома, родственники им не
интересовались… Вот, я как раз пишу соболезнование его дяде, абсолютно
никчемному джентльмену, которому до Джеральда не было никакого дела. Что
поделаешь, мы, англичане, придаем большое значение формальностям. — Леди
Эстер показала листок, исписанный крупным, старомодным почерком с завитушками и
затейливыми росчерками. — В общем, я взяла ребенка к себе. В Джеральде
обнаружились выдающиеся математические способности, я думала, что он станет
профессором, но живость ума и честолюбие не очень-то способствуют научной
карьере. Я быстро заметила, что мальчик пользуется авторитетом у других детей,
что ему нравится верховодить. Он обладал прирожденным лидерским талантом:
редкостная сила воли, дисциплинированность, умение безошибочно выделить в
каждом человеке сильные и слабые стороны. В Манчестерском эстернате его избрали
старостой. Я полагала, что Джеральд захочет поступить на государственную службу
или заняться политикой — из него получился бы прекрасный колониальный чиновник,
а со временем, возможно, даже генерал-губернатор. Каково же было мое удивление,
когда он выразил желание остаться у меня и заняться воспитательской
деятельностью!
— Еще бы, — кивнул Фандорин. — Тем самым он
получал возможность подчинять своему влиянию неокрепшие детские умы, а затем поддерживать
контакты с выпускниками… — Эраст Петрович не договорил, пораженный
внезапной догадкой. Боже, как все просто! Поразительно, что это не открылось
ему раньше!
