— Пошел! Девять! Восемь! Семь!
Кучер взмахнул кнутом, на миг оглянулся. Кучер как кучер:
шляпа с высокой тульей, сивая борода, только глаза необычные — очень светлые,
почти белые.
— Стой! — бешено крикнул Эраст Петрович и не
раздумывая скакнул через подоконник.
Кучер щелкнул кнутом, и пара вороных коней с места
припустила рысью.
— Стой! Застрелю! — надрывался бегущий Фандорин,
хотя стрелять было не из чего — по случаю свадьбы верный «герсталь» остался в
гостинице.
— Эраст! Ты куда?
Фандорин на бегу оглянулся. Лизанька высовывалась из окна,
на ее личике было написано полнейшее недоумение. В следующее мгновение из окна
вырвался огонь и дым, лопнули стекла, и Эраста Петровича швырнуло на землю.
Какое-то время было тихо, темно и покойно, но потом в глаза
ударил яркий дневной свет, в ушах гулко зазвенело, и Фандорин понял, что жив.
Он видел булыжники мостовой, но не понимал, почему они у него прямо перед
глазами. Смотреть на серый камень было противно, и он перевел взгляд в сторону.
Получилось еще хуже — там лежал катыш конского навоза и рядом что-то неприятно
белое, глянцево посверкивающее двумя золотыми кружочками. Эраст Петрович рывком
приподнялся, прочел строчку, выведенную крупным старомодным почерком, с
завитушками и затейливыми росчерками: «My Sweet Boy, This is a Truly Glorious
Day!»
[49]
Смысл слов не дошел до его затуманенного рассудка,
тем более что внимание контуженного привлек другой предмет, валявшийся прямо
посреди мостовой и лучившийся веселыми искорками.
В первый момент Эраст Петрович не понял, что это такое.
Подумалось лишь, что на земле этому никак не место. Потом разглядел: тонкая,
оторванная по локоть девичья рука посверкивала золотым колечком на безымянном
пальце.
* * *
По Тверскому бульвару быстрыми, неверными шагами, не видя
никого вокруг, шел щегольски одетый, но ужасно неряшливый молодой человек:
мятый дорогой фрак, грязный белый галстук, в лацкане пыльная белая гвоздика.
Гуляющие сторонились и провожали странного субъекта любопытными взглядами. И
дело было не в мертвенной бледности щеголя — мало ли вокруг чахоточных, и даже
не в том, что он несомненно был мертвецки пьян (его и пошатывало из стороны в
сторону) — эка невидаль. Нет, внимание встречных, и в особенности дам,
привлекала интригующая особенность его физиономии: при очевидной молодости у
прожигателя жизни были совершенно белые, будто примороженные инеем виски.
