«А ну как не пустят», — екнуло внутри у Эраста Петровича от
страха перед возможным унижением. Он взялся за сияющий медный молоток и два
раза стукнул. Массивная дверь с бронзовыми львиными мордами немедленно
распахнулась, выглянул швейцар в богатой ливрее с золотыми позументами.
— К господину барону? Из присутствия? — деловито спросил
он. — Доложить или только бумажку какую передать? Да вы заходите.
В просторной прихожей, ярко освещенной и люстрой, и газовыми
рожками, посетитель совсем оробел.
— Я, собственно, к Елизавете Александровне, —
объяснил он. — Эраст Петрович Фандорин, из сыскной полиции. По срочной
надобности.
— Из сыскной? — презрительно поморщился страж
дверей. — Уж не по вчерашнему ли делу? И не думайте. Барышня почитай
полдня прорыдали и ночью спали плохо-с. Не пущу и докладывать не стану. Его
превосходительство и то грозили вашим из околотка головы поотрывать, что вчера
Елизавету Александровну допросами мучили. На улицу извольте, на улицу. — И
стал, мерзавец, еще животом своим толстым к выходу подпихивать.
— А девица Пфуль? — в отчаянии вскричал Эраст
Петрович. — Эмма Готлибовна сорока восьми лет? Мне бы хоть с ней
перемолвиться. Государственное дело!
Швейцар важно почмокал губами.
— К ним пущу, так и быть. Вон туда, под лестницу идите.
По коридору направо третья дверь. Там госпожа гувернантка и проживает.
На стук открыла высокая костлявая особа и молча уставилась
на посетителя круглыми карими глазами.
— Из полиции, Фандорин. Вы госпожа Пфуль? —
неуверенно произнес Эраст Петрович и на всякий случай повторил
по-немецки. — Полицайамт. Зинд зи фрейляйн Пфуль? Гутен абенд.
[1]
— Вечер добрый, — сурово ответила
костлявая. — Да, я Эмма Пфуль. Входите. Задитесь вон на тот штул.
Фандорин сел куда было велено — на венский стул с гнутой
спинкой, стоявший подле письменного стола, на котором аккуратнейшим образом
были разложены какие-то учебники и стопки писчей бумаги. Комната была хорошая,
светлая, но очень уж скучная, словно неживая. Только вот на подоконнике стояло
целых три горшка с пышной геранью — единственное яркое пятно во всем помещении.
— Вы из-за того глупого молодого человека, который зебя
стрелял? — спросила девица Пфуль. — Я вчера ответила на все вопросы
господина полицейского, но если хотите спрашивать еще, можете спрашивать. Я
хорошо понимаю, что работа полиции — это очень важно. Мой дядя Гюнтер служил в
заксонской полиции обер-вахтмайстером.
— Я коллежский регистратор, — пояснил Эраст
Петрович, не желая, чтобы его тоже приняли за вахмистра, — чиновник
четырнадцатого класса.
— Да, я умею понимать чин, — кивнула немка,
показывая пальцем на петлицу его вицмундира. — Итак, господин коллежский
регистратор, я вас слушаю.
В этот момент дверь без стука отворилась и в комнату влетела
светловолосая барышня с очаровательно раскрасневшимся личиком.
— Фрейлейн Пфуль! Morgen fahren wir nach Kuntsevo!
[2]
Честное слово! Папенька позволил! — зачастила она с
порога, но, увидев постороннего, осеклась и сконфуженно умолкла, однако ее
серые глаза с живейшим любопытством воззрились на молодого чиновника.
— Воспитанные баронессы не бегают, а ходят, — с
притворной строгостью сказала ей гувернантка. — Особенно если им уже целых
земнадцать лет. Если вы не бегаете, а ходите, у вас есть время, чтобы увидеть
незнакомый человек и прилично поздороваться.
— Здравствуйте, сударь, — прошелестело чудесное
видение.
Фандорин вскочил и поклонился, чувствуя себя прескверно.
Девушка ему ужасно понравилась, и бедный письмоводитель испугался, что сейчас
возьмет и влюбится в нее с первого взгляда, а делать этого никак не следовало.
И в прежние-то, благополучные папенькины времена такая принцесса была бы ему
никак не парой, а теперь уж и подавно.
— Здравствуйте, — очень сухо сказал он, сурово
нахмурился и мысленно прибавил: «В жалкой роли меня представить вздумали? Он
был титулярный советник, она — генеральская дочь? Нет уж, сударыня, не
дождетесь! Мне и до титулярного-то еще служить и служить».
— Коллежский регистратор Фандорин Эраст Петрович,
управление сыскной полиции, — официальным тоном представился он. —
Произвожу доследование по факту вчерашнего печального происшествия в
Александровском саду. Возникла необходимость задать еще кое-какие вопросы. Но
ежели вам неприятно, — я отлично понимаю, как вы были расстроены, —
мне будет достаточно разговора с одной госпожой Пфуль.
— Да, это было ужасно. — Глаза барышни, и без того
преизрядные, расширились еще больше. — Правда, я зажмурилась и почти
ничего не видела, а потом лишилась чувств… Но мне так интересно! Фрейлейн
Пфуль, можно я тоже побуду? Ну пожалуйста! Я, между прочим, такая же
свидетельница, как и вы!
— Я со своей стороны, в интересах следствия, тоже
предпочел бы, чтобы госпожа баронесса присутствовала, — смалодушничал
Фандорин.
— Порядок есть порядок, — кивнула Эмма
Готлибовна. — Я, Лизхен, всегда вам повторила: Ordnung muss sein.
[3]
Надо быть послушным закону. Вы можете оставаться.
Лизанька (так про себя уже называл Елизавету Александровну
стремительно гибнущий Фандорин) с готовностью опустилась на кожаный диван,
глядя на нашего героя во все глаза.
Он взял себя в руки и, повернувшись к фрейлейн Пфуль,
попросил:
— Опишите мне, пожалуйста, портрет того господина.
— Господина, который зебя стрелял? — уточнила
она. — Na ja.
[4]
Коричневые глаза, коричневые волосы, рост
довольно большой, усов и бороды нет, бакенбарды тоже нет, лицо зовсем молодое,
но не очень хорошее. Теперь одежда…
— Про одежду попозже, — перебил ее Эраст
Петрович. — Вы говорите, лицо нехорошее. Почему? Из-за прыщей?
— Pickeln, — покраснев, перевела Лизанька.
— A ja, прышшы, — смачно повторила гувернантка не
сразу понятое слово. — Нет, прышшей у того господина не было. У него была
хорошая, здоровая кожа. А лицо не очень хорошее.
— Почему?
