Лусиус, как никто другой, знал, как легко и полностью ее увлеченность танцем можно превратить в сексуальную страсть.
Нет, он совсем не собирался в этот вечер совершить такое превращение!
– Сударыня? – Остановившись перед Фрэнсис, Лусиус поклонился ей. – Я уверен, этот танец мой.
Метнувшись вверх, ее взгляд встретился с его взглядом, и Лусиус понял, что она помнит, как он произнес эти слова в холодном убогом зале гостиницы перед тем, как они вальсировали, а потом занимались любовью.
Лусиус сам до конца не понимал, почему в этот вечер почувствовал потребность напомнить ей о том случае. Чистая проказа, что же еще? Или, быть может, он чувствовал потребность встряхнуть ее, заставить открыться, заставить... В общем, он не знал, чего хотел. Будучи по натуре импульсивным человеком, человеком действия, он редко задумывался о мотивах своих поступков и заявлений.
– Несомненно, милорд. – Фрэнсис вложила свою руку в его. – Благодарю вас.
– К сожалению, это не вальс, – сказал Лусиус, ведя ее на площадку. – Сегодня вальса не будет, я навел справки.
– Я слышала, что в Бате вальс танцуют не часто.
– Это по-настоящему преступная ошибка. Но если бы его здесь танцевали, мы танцевали бы его вместе, Фрэнсис.
– Да, – согласилась она и, повернув голову, заглянула ему в глаза.
В это мгновение между ними пронеслось что-то мимолетное, не передаваемое словами: желание, тоска, понимание – Лусиус не знал, что именно. Возможно, все вместе.
Они – Лусиус Маршалл и Фрэнсис Аллард – страшно раздражали друг друга и были также склонны ссориться, как и быть любезными по отношению друг к другу. Но еще была вспышка чего-то, что разгоралось весь день, предшествующий их вальсу три месяца назад, и превратилось в настоящее пламя во время и после этого вальса. И даже спустя три месяца та вспышка еще не погасла.
Ей-богу, Лусиус больше не старался убедить себя в том, что сожалеет об их новой встрече, что ему следовало избегать Фрэнсис, что он хотел бы послать ее к чертям. Он не умел лгать самому себе, хотя Фрэнсис это удавалось.
Он был безмерно счастлив опять быть с ней.
Вторым шел еще один народный танец, но более медленный и размеренный, чем первый. Проводив Фрэнсис к длинному ряду дам, Лусиус занял свое место напротив нее в ряду кавалеров и подумал, что она выглядит совершенно чуждой среди других леди – смуглой, живой и привлекательной. Роза среди репейников. Нет, несправедливо: скорее, редкая орхидея среди роз.
И внезапно розы показались ему блеклыми.
Лусиус не мог вспомнить, когда последний раз на каком-нибудь из балов танцевал подряд два танца. Даже один танец он часто выдерживал с трудом. Он всегда считал, что того, кто провозгласил танцы непременным развлечением на вечерах и приемах, нужно сослать в колонии как смертельную угрозу здравомыслию всего мужского рода. Если Лусиус хотел познакомиться с женщиной – а у него часто возникало такое желание, – то для этого существовало гораздо больше непосредственных способов, и не нужно было скакать с ней по залу в огромной компании других, имевших подобные намерения. Но их вальс с Фрэнсис Аллард после Рождества был сам по себе сексуален – более того, он был захватывающим и возбуждающим.
А сейчас он снова должен танцевать с Фрэнсис, и всем своим существом Лусиус сосредоточился на ней, высокой и чрезвычайно изящной в серебристом муслине, с гладко причесанными темными волосами, блестящими в свете свечей, с глазами, сияющими в предвкушении предстоящего удовольствия.
На следующий день, через день или через два Лусиус собирался вернуться в Лондон и заняться своими обязанностями – отвратительная мысль. Но впереди еще этот вечер, и Лусиус собирался насладиться каждым его мгновением, чего бы это ни стоило.
Пока они танцевали, одно стало Лусиусу абсолютно ясно: пусть три месяца назад Фрэнсис его отвергла, но вовсе не из-за безразличия к нему. Он полагал, что знал это и тогда, а сейчас был полностью уверен в этом.
Во Фрэнсис Аллард не было ни капли трусости.
И если было что-то, что он намеревался сделать, прежде чем двери школы закроются за ней сегодня вечером, так это заставить ее отказаться от своей удовлетворенности, заставить ее понять, что она потеряла больше, чем приобрела, предпочтя ему привычное удобное спокойствие, – заставить ее признать свою ошибку.
Лусиус напрочь забыл, как уже признался себе в том, что это вовсе не было ошибкой.
Воздух между ними отчетливо потрескивал.
К тому времени, когда танец подошел к концу, губы у Фрэнсис были приоткрыты, глаза сияли, а грудь поднималась и опускалась от учащенного дыхания. Все это вместе делало ее еще привлекательнее – и еще желаннее.
– Благодарю вас, – сказала Фрэнсис, когда Лусиус правой рукой положил ее руку себе на локоть. – Это было очень приятно.
– Опять это слово. – Лусиус пронзил ее взглядом. – Иногда мне хочется встряхнуть вас, Фрэнсис.
– Прошу прощения? – Фрэнсис с недоумением взглянула на него.
– Надеюсь, вы никогда не оцениваете ваших хористов или ваших музыкантов, говоря им, что их исполнение было приятным. Этого было бы достаточно, чтобы они навсегда отказались от музыки. Будь моя воля, я бы исключил это слово из английского языка.
– Удивляюсь, лорд Синклер, почему вы вообще танцевали со мной. Нет сомнения, что я не слишком-то вам нравлюсь.
– Иногда, Фрэнсис, мне кажется, что слово «нравиться» имеет мало отношения к тому, что происходит между нами.
– Между нами ничего нет, – отрезала Фрэнсис.
– Даже враждебность – это уже что-то, – возразил Лусиус. – Но здесь гораздо больше, чем только это. – Он повел Фрэнсис к Эйми, которая стояла с Абботсфордами и казалась еще более возбужденной, чем была, когда только приехала сюда, если такое возможно. – После следующего танца вы присоединитесь к Эйми, к моему дедушке и ко мне в чайной комнате, – сказал он Фрэнсис и внезапно вспомнил, что следующий танец она будет танцевать с Блейком, врачом, который явно имел на нее виды. Правда, он, должно быть, продвигался с черепашьей скоростью, если не удосужился найти способ пригласить ее посетить этот вечер с ним. Во всяком случае, этот человек не собирался увести Фрэнсис с собой на чай, как он сделал это на званом вечере у Рейнолдсов.
– Это просьба, лорд Синклер? Или приказание? – спросила Фрэнсис.
– Если желаете, я стану на колени. Но предупреждаю, мой поступок станет поводом для бесконечных сплетен.
Фрэнсис засмеялась.
Смех преображал ее, даже если она уже пылала румянцем. Безусловно, Фрэнсис просто была создана, чтобы смеяться, смех делал ее настоящей – Лусиус сам не понимал, что под этим подразумевает.
– Тогда я приду, не привлекая внимания, – пообещала Фрэнсис.
Вскоре Фрэнсис увел ее наполовину лысый обожатель, Эйми пошла танцевать кадриль с серьезным молодым человеком в очках, которого привел и представил ей распорядитель вечера, а Лусиус проскользнул в картежную комнату, пока распорядитель вечера не преподнес и ему какую-нибудь партнершу.
