— Ай-я-яй, как не стыдно подглядывать, — сказал он с улыбкой и потерся носом о ее нос. — Где твоя скромность?
От его ласки у нее защемило сердце. Таким она его еще не видела. Он поддразнивал ее, и было в его поддразнивании столько теплоты и интимности, словно они давным-давно принадлежали друг другу и с полувзгляда, с полуслова понимали друг друга. Ах, сможет ли она когда-нибудь вспомнить об этой ночи без разрывающей душу боли?
— Не осталось ни капли, — согласилась она. — Угадай, что на мне?
Он нахмурился, изображая озадаченность.
— Одеяло? — спросил он.
— Если ты оглянешься, — кокетливо сказала Шерон, — то увидишь его на стуле.
— Ты хочешь сказать, что ты лежишь обнаженная? — воскликнул он. Его глаза смеялись.
— Боюсь, что так, — сказала она.
— Ну, знаешь, — протянул Алекс, — я ума не приложу, что нам теперь делать. У меня нет меча или кинжала, чтобы положить его между нами в постели.
— Какая жалость, — вздохнула Шерон.
— Есть только один выход из этой ситуации, — продолжил он серьезным тоном. — Мне спать на полу. Но меня совсем не прельщает эта перспектива.
— Что же делать? — спросила Шерон.
— Выходит, нам остается только заниматься любовью, — сказал он.
Он впервые был так откровенен в речах, и Шерон почувствовала, что краснеет.
— Я могла бы лечь на полу, — сказала она, протягивая к нему руки и обнимая его за шею, — но я знаю, что ты настоящий джентльмен и не позволишь мне этого. Значит, нам действительно придется заниматься любовью.
Они улыбались, жадно вглядываясь в лицо друг другу. Потом он приблизил свои губы к ее и коснулся их кончиком языка, сначала верхней, затем нижней, пробуждая ноющее желание в ее сосках и между ног, — но не поцеловал ее.
— Шерон, — сказал он, приподнимая голову, чтобы видеть ее глаза. — Шерон, любимая. Мы будем не просто заниматься любовью. И ты знаешь это.
— Да, — прошептала она.
Да, она знала, хотя предпочла бы не говорить об этом. Но почему бы и нет? Почему не позволить себе на одну-единственную ночь сломать все барьеры между ними? На одну ночь — только на одну ночь! — осуществить все свои мечты.
— Да, это будет нечто большее, Александр. Кариад.
— Но вряд ли у нас что-нибудь получится, — сказал он с улыбкой, — если мы ничего не сделаем с этой простыней, которая разделяет нас.
Он встал и медленным движением стянул с нее простыню. Несколько мгновений он жадно пожирал глазами ее обнаженное тело, и у Шерон от его взгляда пересохло во рту.
— Если подумать, — проговорила она, — мы могли бы использовать простыню вместо того самого кинжала, который ты так хотел положить между нами.
— Беда в том, милая, — прошептал он, просовывая руку ей под шею и поворачивая ее к себе, — что мы с тобой, кажется, не в состоянии думать.
У Шерон перехватило дыхание.
— И слава Богу, — еле выговорила она.
— И горячий аминь, — хрипло проговорил он, уже не в силах продолжать дразнящую игру. — Шерон, ты так красива. Так красива, что я не могу это выразить словами. Я могу только ласкать тебя, ласкать руками, губами, телом.
Она застонала, почувствовав подтверждение его слов. Тело у него было теплым и мускулистым, восхитительным воплощением мужественности. Адам со своей Евой. Антоний со своей Клеопатрой. Ромео с Джульеттой. Александр. Ей так хотелось раствориться в нем. Отныне и навсегда.
— Если бы у меня была вечность, я все равно не смог бы полюбить тебя так, как заслуживает твоя красота, — шептал он ей в губы, в то время как его рука скользнула вниз, в потайные ложбинки ее тела, и коснулась пушистых кудряшек, вызывая у Шерон стон желания. — Будь моей, Шерон. Отдайся мне. Доверься мне.
И она отдала ему все, что больше всего ценила в жизни, — свою независимость, свое «я», всю себя и свою душу. Она вздрогнула и прильнула к нему, беспомощная, податливая, готовая к удовольствию.
Но он продолжал ласкать ее, обнажая перед ней свою душу и сердце, чтобы она возвратила ему сторицей. Несколько раз он доводил ее до состояния полного изнеможения, заставляя ее выгибаться всем телом, и вновь отступал, позволяя прочувствовать это мгновение восторга и изумления. А затем вновь его руки, его губы, его язык продолжали свою работу, превращая одно сладостное мгновение удовольствия и восторга в бесконечно цветущий сад восхищения.
И настал миг, когда она поняла, что для мужчины, для ее мужчины, тоже есть иное удовольствие, кроме желания извергнуться в нее. И она тоже ласкала его руками и губами, языком и зубами, ласкала так, как прежде еще не ласкала мужчину. Она удерживала жезл его желания в ладонях, гладила и тревожила его, с упоением ощущая его твердость и длину, ласкала пальцами нежную его мягкость, пока она не извергла капельку прозрачного сока. Алекс застонал. Она хотела, чтобы это оказалось в ней, в самой глубине. Как можно глубже, чтобы двигалось в ней, чтобы удовольствие стало наконец их общим счастьем, чтобы оно излилось в самой сердцевине ее женственности. Она желала почувствовать его семя, желала ощутить, как исторгается оно. И ей хотелось, чтобы оно не пропало напрасно. Она хотела, чтобы оно проросло в ней, оплодотворило ее.
— Пожалуйста… Прошу тебя… — простонала она.
Пусть она уже множество раз была на вершинах блаженства, задыхаясь и тая в его ласках, она знала, что ее ждет высшая радость. Потому что высшая радость не может принадлежать кому-то одному. Ей или ему. Высшая радость — в их слиянии. В одно тело. В одно сердце. В одну душу.
Он оказался на ней, вжимая ее бедра в матрас. Он раздвинул ногами ее бедра, а она обвила его руками и ногами, предвкушая сладостный миг проникновения. И тут он удивил ее. Он вдруг оторвался от нее и улыбнулся.
— По-моему, — сказал он, — пришло время заняться любовью, о которой мы говорили, Шерон.
Ей казалось, что она возбуждена до предела, но его слова доказали ей, что она была не права. Она ощутила оглушительную боль желания там, где он слегка коснулся ее. Он улыбался, продолжая смотреть ей в лицо, а потом вошел в нее, решительно и глубоко, внедряясь в самую сердцевину ее желания.
— Шерон, ты прекрасна, — прошептал он. — Такая горячая, влажная внутри и… такая тесная. Мне так хорошо в тебе. Ты моя, правда? Только моя?
— Только твоя, — выдохнула она. — Только твоя и навсегда твоя, Александр. А ты? Ты — мой?
— Твой, — ответил он, — и только твой, Шерон, с того самого момента, когда впервые увидел тебя. Я хочу доставлять тебе радость, только тебе. Тебе нравится? Нравится так? — Он медленно вышел и тут же крепко и сильно, словно ударяя, вошел в нее.
Она ахнула, мышцы в ее чреслах напряглись и запульсировали.
— Да, — выдохнула она. — Но не только мне, Александр. Мы должны вместе. Пожалуйста, мы должны быть вместе.
