Интересное, между прочим, было помещение: без окон. И вполне
логично можно было бы предположить, что комната предназначается для особо
секретных разговоров – чтобы наверняка избежать направленных микрофонов и
прицельной пальбы через окна из всех видов оружия… Конечно, внутри никакой
спертости воздуха не ощущалось, нагнетанием и фильтрацией воздуха тут
занималась техника самого наивысшего качества.
Их прихода дожидались аж пять человек. Когда Мазур с
Малышевским вошли, сия пятерка небожителей над чем-то заливисто ржала. «Однако
не скажешь, что буржуины пребывают в тревоге и печали, – отметил
Мазур. – А я-то ожидал увидеть их хватающими друг друга за рукава – мол,
все пропало, шеф, гипс снимают, клиент уезжает! Ну-ну».
Малышевский, а следом за ним Мазур, подошли к встающей с
черного кожаного дивана пятерке. Самое смешное, что одного из этих пяти Мазур
знал лично…
Да-да, и так вот тоже бывает – на далекой украинской
чужбине, в глубинах непонятного банка, одолев семь застав и тридевять преград,
прибываешь на тайное свидание с практически без пяти минут заговорщиками – и
здрасьте вам: тут же знакомая морда.
– Позвольте представить: Мазур, Кирилл
Степанович, – мой новый… будущий начальник аналитического отдела группы
безопасности. Пока, скажем так, на испытательном сроке. А это Каха Георгиевич,
мой помощник и…
– И грузин, – добавил необъятных габаритов
персонаж, несмотря на погоды облаченный в тройку с полосатым галстуком.
Последний раз Мазур видел его на яхте, прикованным к стулу в конференц-зале.
Мазур пожал протянутую руку.
Этот человек одно время, лет пять-семь назад, был на виду.
Даже мелькал в правительственной хронике на заседаниях по вопросам бизнеса,
куда приглашался в числе других представителей предпринимательской элиты. А
потом дела его пошли неважно. Тот круг, к которому он принадлежал, потерпел
разгромное поражение в результате кремлевско-византийских интриг, о коих давеча
разглагольствовал Малышевский, и Каха Георгиевич в числе прочих участников
группировки угодил в опалу.
Взрывная волна поражения разбросала его товарищей по партии
кого куда: кого в тюрьму, кого в Израиль или в лондонскую эмиграцию, а
«бизнесмен и грузин» маханул на историческую родину, под крыло Саакашвили и
нашел себе там новое занятие – принялся помогать молодым и бойким реформаторам
налаживать мифическую грузинскую экономику. Что именно он там наладил, было
неизвестно… во всяком случае, Мазуру, который новостями из мира большой и малой
политик интересовался от случая к случаю. Но, видимо, все же не того масштаба
оказалось занятие, раз он снова попал в центр российских политических интриг…
Было в Кахе Георгиевиче что-то сразу к себе располагающее.
Может быть, дело во внешности? Этот большой усатый человек походил на
добродушного грузинского духанщика. При виде его невольно вспоминались залитые
вином столы под крышей из вьющегося винограда, пышные грузинские тосты, шашлыки
и сочная пахучая зелень…
Голову можно прозакласть, что источником и причиной веселья,
которое тут у них царило до прихода Мазура с Малышевским, был как раз он, Каха.
Вряд ли в качестве души компании могли выступать номера два и три – один, отец
невесты, с бледным неулыбчивым лицом, какое обычно встречается у хронически
больных людей, другой – суровый брюнет с цепким взглядом профессиональной
ищейки… или сотрудника Конторы.
Номер четыре – полноватый, с ироничным взглядом и открытой
улыбкой господин среднего роста – тоже не мог претендовать на амплуа
весельчака. Рука у него была забинтована и висела на перевязи, но Мазур все
равно узнал бы этого человека – именно его подстрелил террорист в
конференц-зале, когда открыл огонь по заложникам… Отчего-то Мазур был уверен,
что бедолаге больно, однако – крепится. Хотя скоре всего, ему и сейчас не до
шуток.
И уж точно никак не годился на роль весельчака-затейника
номер пятый… Давний Мазуров знакомец.
– Иван Сергеевич, правая рука Бориса Абрамовича, с
недавнего времени – мой сват, так, кажется, отец невестки называется? –
Малышевский представил адмиралу бледного и неулыбчивого господина, выступающего
в классификации Мазура под номером два. (Ежели первому Мазур для удобства присвоил
кличку Грузин, то второго тут же для себя зашифровал как Больного).
– Кривицкий, Геннадий Леонидович, – представился
крепыш с рукой на повязке. (Ну, пусть так и будет – Крепыш).
– Правая рука правой руки Березовского, если так можно
выразиться. Хотя рука и раненная, – улыбнулся Крепыш-Кривицкий. –
Помощник Ивана Сергеевича. Рад познакомиться.
– Так же, как и Каха – моя правая рука, пока
целая, – добавил Малышевский. – Итак, двое со стороны нас,
«промышленников», и двое со стороны «реваншистов» – так что все честно… Вань,
тебя не задевает, что я вашу братию «реваншистами» зову?
– Да хоть большевиками зови, хоть эсерами, –
отмахнулся Больной. – Суть-то не меняется…
– Ну и чудненько. А это – Анатолий Витальевич Говоров,
который не принадлежит ни к одной из наших… так сказать, группировок, зато
принадлежит к тем, кто по роду деятельности обязан избавлять нас от недавних
приключений…
Под номером три выступал поджарый голубоглазый брюнет лет
пятидесяти – с тем самым колючим взглядом не то ищейки, не то сотрудника Конторы.
– Говоров, – представился он, пожимая Мазуру руку.
Ладонь его была сухой и сильной. – Начальник отдела по борьбе с
терроризмом СБУ.
[12]
– А вот это, можно сказать, ваш коллега, помощник Ивана
Сергеевича, – сказал Малышевский, указывая на человека под номером пять.
– Здорово, Кирилл, – сказал номер пятый как ни в
чем не бывало.
Руки Мазуру, однако же, при этом не протянул…
* * *
Честно говоря, Мазур до последнего момента не был уверен,
что Тимош Стробач признается в том, что они знакомы. Слишком уж, как выразились
бы наши предки лет эдак сто с гаком назад, скандалиозными вышли их две
последние встречи.
– Здоровеньки булы, батька Тимош, – сказал Мазур,
руки так же не подавая и испытывая непреодолимое желание съездить знакомцу по
физиономии. А потом обратиться к нему фразой из незабвенной комедии: «Зачем
Володька сбрил усы?»
Когда они виделись с Тимошем в последний раз, рожу его
украшали дивные запорожские усы а-ля незалежность и самостийность… Теперь же
пан Тимош был чисто выбрит. А усы, как всем известно уже из другого
классического произведения, просто так не сбривают. Да и след от них все-таки
остался – две полоски незагоревшей кожи там, где еще недавно на подбородке
красовались роскошные подусники…
