– Не какая-то, а «Дом Абасси»! Названа в честь
основавшего ее мастера. Это было еще в шестнадцатом веке. Тогда зародилась
исфаханская школа миниатюры. Между прочим, знаменитая на весь мир. И четыре
века без перерыва, чтобы не происходило с этой страной, здесь, в этом доме,
пахло краской, и учителя отвешивали ученикам подзатыльники, передавая им
секреты мастерства. Посмотри на картины на стенах. Исфаханскую миниатюру легко
отличить от любой другой – по легкому мазку, по скупой подцветке, такой, словно
экономятся краски… Что, русский, удивлен? – Зелимханов смотрел на
Мазура. – А ты думал, я только убивать умею? Вы, русские, любите
изображать чеченов зверями. Причем зверями тупыми и злобными…
Мазур промолчал. В конце концов, он явился сюда не для того,
чтобы втягиваться в споры о разногласиях в представлениях и о школах живописи.
– Я скажу, почему выбрал именно это место для встречи.
Из-за своего деда. Ты, конечно, читал мое досье, русский. Как же иначе. Там
было что-нибудь о моем деде?
Зелимханов смотрел только на Мазура, словно Тимоша тут и не
было. И обращался именно к нему. Видимо, бывший полевой командир определил для
себя, кто в их паре главный, и иметь дело с подчиненным, пусть даже формально
подчиненным, не желал. Такая вот разновидность гордыни.
– Да, там было о твоем деде, – нейтральным голосом
сообщил Мазур. – И весьма много.
– Это хорошо, что ты знаешь о нем.
Зелимханов, кажется, и в самом деле был польщен тем, что о
его предках не забывали даже его враги.
– Мой дед заслужил, чтобы вы, русские, его помнили, раз
провозгласили себя преемниками империи…
В дальнем конце мастерской открылась низкая дверь, и в
помещение бесшумной тенью скользнул человек в белых брюках и рубашке, с
подносом в руках.
– Я распорядился сварить нам кофе по-исфахански. –
Зелимханов повел головой в сторону человека с подносом. – Мустафа варит
хороший кофе. Потом расскажешь своим внукам, русский, что пил настоящий
исфаханский кофе. А вот выпивки, извини, не предлагаю. Ничего не поделаешь,
исламская страна, придется потерпеть.
Мустафа переставил четыре чашки и четыре стакана с водой и
льдом с подноса на стол. Крохотные кофейные чашки казались взятыми из набора
детской посуды.
– Мой дед ходил сюда, он интересовался исфаханской
миниатюрой и покупал здесь некоторые работы. Он пил здесь кофе и здесь же
назначал свои встречи.
Зелимханов неторопливо помешивал кофе тонкой серебряной
ложкой, которая в его пальцах казалась и вовсе простой булавкой.
– На этих коврах его и убили. Убийца зашел со спины,
всадил нож под лопатку и выскочил на улицу через эту дверь. Вокруг не сразу
поняли, что случилось. Убийцу не поймали, его и рассмотреть толком никто не
сумел… Ну и как кофе?
Кофе был и впрямь своеобычен на вкус: крепкий, густой, очень
сладкий, приготовленный из чуть пережаренных зерен с добавлением каких-то
пряностей, в подборе которых, думается, и крылся секрет знаменитого
исфаханского напитка.
– Оригинально, – кратко ответил Мазур. –
Правда, я предпочитаю обыкновенный, без добавок и без сахара.
– Дело вкуса, – усмехнулся Зелимханов. – Как
говорили в одном американском фильме, одни любят убивать после обеда, а другие
перед завтраком…
Из-за стены, что отделяла улицу, пробилось кипучее
многоголосье ссоры. То ли не могли разъехаться машины, то ли опрокинули чей-то
лоток.
– Смотришь на меня волком, русский, – чеченец
осклабился. – Убить хочешь, правильно?
– Да какая разница, чего я хочу, – пожал плечами
Мазур. – Мы тут встретились по другому поводу, вовсе не из-за моих
желаний.
– Знаю, зачем мы тут. Только раз уж встретились, можно
и поговорить, когда еще придется?
Зелимханов поставил на стол допитую чашку кофе и принялся
перебирать четки здоровой рукой.
– Да, я убивал ваших солдат, и ты это знаешь. Ты тоже
многих спровадил из этого мира, будешь отрицать?
– Не буду.
– Ты воин, и я воин. И убивали мы тоже воинов. Так
угодно было Аллаху, чтобы мы оказались друг против друга. Не нам обсуждать
замыслы Всевышнего. Когда Аллаху было угодно, чтобы мы воевали за одну страну,
так и было. И может, наши дети, вот он, Рамзан, например, станут воевать под
одним флагом, одному Аллаху то ведомо…
Мазуру было что возразить. И про то, что лично он убивал
только воинов, и про Аллаха. Скажем, напомнить собеседнику, в каких городах с
его помощью были организованы теракты, сколько и кого при этом убило… Но ни к
чему были эти слова, чего добьешься, кому чего докажешь? Мазур предпочел
промолчать.
– Ладно, давай о деле, – произнес Зелимханов,
видя, что Мазур не особенно расположен поддерживать светские беседы. – Мне
сказали, что именно тебя интересует. Ты хочешь знать, что за люди напали на
яхту, и кто их послал…
– Именно так, – кивком подтвердил Мазур.
Негромко щелкали четки в пальцах чечена.
– Я навел справки и выяснил кое-что, – сказал
Зелимханов после долгой паузы. – На яхту напали Тракторист и его люди. Не
знаешь Тракториста?
– Впервые слышу, – честно сказал Мазур.
– Его имя – Заурбек Хадашев. Он и вправду до войны
работал трактористом. А дальше как обычно. Ушел в горы, воевал, воевал хорошо,
стал полевым командиром. Между прочим, был вместе с Шамилем в Буденновске.
Потом держал часть Урус-Мортанского района. Во вторую войну снова ушел в горы.
Когда его сильно ранило, то сперва его переправили в Грузию, там он какое-то
время лечился, а потом уже отправили в Турцию. В Турции пробыл где-то около
года. В конце две тысячи третьего оказался в Латвии, там под чужим именем стал
главой одного из центров помощи чеченским беженцам. Собрал своих людей, тех, с
кем воевал. Просидел в Латвии около двух лет, и меня это удивляет. Я думал, его
экстрадируют раньше, потому что для такого места нужны какие-никакие навыки
дипломатии, это тебе не леса. А что с Тракториста возьмешь! Тракторист и есть
тракторист. В общем, прибалты терпели его долго, потом все же центр прикрыли и
Тракториста выдавили из страны вместе со всеми его людьми. И вот тут начинается
самое интересное. Тракторист пропал.
– В каком смысле – «пропал»? – вырвалось у
Стробача.
– В прямом смысле. Исчез, растворился в воздухе. И, что
характерно, со всеми своими людьми. Ни следочка, ни малейшего.
