– Я скажу, как буду спрашивать. Сначала я спрошу тебя и
тебя по-хорошему, будто мы сидим за столом и разговариваем, как люди. Вы мне
все по-хорошему расскажете.
Он достал из ящика одноразовый шприц и резиновый жгут,
положил на стол перед собой.
– Потом я буду отводить вас поодиночке туда, –
Хадашев показал в сторону верстака, – и спрашивать вас там. Будет немножко
больно, но если вы мужчины, стерпите. Зато будете говорить мне правду, только
правду. Если первые ваши собачьи слова сойдутся со вторыми, я быстро перережу
вам горло, и мучения закончатся. Если хоть раз соврете, будете мучиться долго.
А знаете, как это хорошо, когда тебе больно, настолько больно, что хочешь
смерти, но тебе не дают себя убить, – Хадашев закрыл глаза, – и тут
кто-то дарит тебе смерть – и боль уходит. Как в этот момент тебе хорошо… –
Он согнул левую руку в локте и ловко перетянул ее жгутом…
«Кранты, – понял Мазур со всей отчетливостью, никакой
блеф не выгорит». Этот героинщик действительно все будет делать так, как только
что расписал. Только наверняка наврал насчет того, что быстро прекратит их
мучения. Хрена там, войдет в раж, станет догоняться дозами и будет измываться,
пока не надоест. А надоесть может не скоро… В такие минуты никак нельзя давать
волю воображению, но что делать если, оно тебя не спрашивает? На миг перед
Мазуром помимо его воли промелькнули картины того, что ждет их со Стробачем в
самом ближайшем будущем. И Мазуру стало по-настоящему страшно. До судорог в
животе, до подкатывающей к горлу рвоты. Будь ты хоть на девять десятых
супермен, но оставшаяся десятая доля все-таки остается человеческой и в
неподходящий момент может завопить от ужаса и бессилия…
Только рывок. Только в подходящий момент. И Мазур видел
такой момент. Промедлишь – смерть, начнешь чуть раньше – тоже смерть. Но ему
нужна помощь Стробача, позарез нужна. Как бы дать ему знать?
«Английский», – вдруг понял Мазур.
Знанием английского, думается, ваххабиты не обременены. В
отличие от Стробача, которого готовили почти по тому же курсу, что и его
самого, разница в профессиональной специфике, но уж никак не в иностранных
языках. Только… если вдруг сейчас возьмешь и заговоришь со Стробачем
по-английски, вахи всполошатся, дело кончится выбитыми зубами, недоконченной
фразой, а то могут что-то всерьез заподозрить, развести по углам, приковать к
железной трубе. Надо естественно встроить фразу во что-то…
– Зачем же нас убивать, – заискивающе улыбаясь,
заговорил Мазур. И с ненавистью к себе понял, что не пришлось прикладывать
слишком уж больших усилий, дабы голос дрожал от испуга. – За нас вы
получите очень большой выкуп. Мы ценные сотрудники своих корпораций. Знаете,
про таких, как мы, говорил английский драматург Шекспир… – и дальше Мазур
выдал на чистом английском: – «Когда он кольнется, играй истерику, отвлеки
двоих, что сзади. Работаем по команде „Бей“!»
– Что ты несешь, старый дурак! – расхохотался
Аслан. – За кого нас принимаешь?
– Это у него от страха в башке замыкает, –
спокойно объяснил Хадашев, зубами затягивая узел жгута. – Я видел много
русских перед смертями. Мало кто хорошо держался. Ползали, лизали сапоги,
хныкали, как бабы, а были такие, кто по-настоящему сходил с ума… Жаль, что
моего брата убил такой слизняк, а не настоящий воин.
– Но почему вы решили, что именно я убил вашего
брата, – снова заговорил Мазур, начиная проделывать с суставами
необходимые манипуляции, стараясь, чтобы его движения выглядели естественно, как
неловкие конвульсивные телодвижения дрожащего от ужаса человека. Благо спинка
стула прикрывала его кисти и наручники от взглядов стоящих за спиной
конвоиров. – Да, я был на корабле, я стрелял, но там было много людей, шла
перестрелка и кто кого убил…
– Хватит, старый пес, – бросил Хадашев. –
Заткнись, или отрежу твой собачий язык прямо сейчас.
– Языком он нам еще будет много говорить,
Руслан, – возразил Аслан, закуривая.
«Вовремя придумал курить, молодец, – про себя похвалил
его Мазур. – Долю секунды с сигаретой потеряешь, а это здорово».
– Слушай, а, да! – Хадашев удивленно посмотрел на
Аслана. – Не подумал. Тогда я отрежу этой русской собаке палец, если она
продолжит тявкать.
– Он даже не тявкает, а скулит, – сказал Аслан.
Хадашев взял со стола шприц, снял с иглы колпачок,
примерился…
Стробач вдруг сполз со стула, хлопнулся на колени и на
коленях пополз назад, в сторону конвоиров. Бормоча при этом что-то малосвязное
и жалостливое. Что-то в стиле «пожалейте, дома жена, ребенок, мать больная, все
сделаю, продам все, за меня заплатят, большие деньги…»
Мазур не вслушивался и не смотрел в сторону Стробача. Он
предельно сосредоточился… Одна за другой запястные кости выходили из суставов,
Мазур, как его когда-то учили (а учили его на совесть), гасил несильную боль.
Есть! Правая рука выскользнула из стального захвата, а
больше и не надо, пусть браслеты болтаются на левой, после избавимся.
Он быстро поставил кости на место. Вроде никто ничего не
заметил. Конвоиры пинками загоняют Стробача обратно на стул, Аслан, посмеиваясь
над трусливой русской собакой, пускает дым, а Хадашев, глядя себе на руку,
вгоняет иглу в вену. Лучше момента не будет…
– Бей! – заорал Мазур, вскакивая и подхватывая
стул.
Тяжелый стул полетел в Аслана, а Мазур рванул вперед, что
твой спринтер со стартовых колодок. Да нет, спринтер бежал бы медленнее,
спринтер, в конце концов, упустит только рекорд, а не жизнь.
Перед броском Мазур прокрутил в голове последовательность
действий, и теперь мысли были отключены, а тело выполняло заданную программу.
Сгруппировавшись, Мазур взмыл в воздух в расчисленном
прыжке, проехал на животе по столу, свалив на пол блюдо с мясом и одновременно
выдернув нож, с которого этот чеченец ел мясо и который потом вогнал в
столешницу.
Просчитывая свой бросок, Мазур ставил на то, что Хадашев
схватится не за нож, а за автомат – просто потому что в ситуации, когда нет
времени думать, а работают исключительно рефлексы, человек инстинктивно
хватается за более серьезное оружие. Так и вышло.
Руслан схватил автомат, но выстрелить не успел. Мазур уже
выдернул нож из столешницы и всадил его Хадашеву в горло. Тут же выхватил из
рук чеченца автомат и повалился спиной на пол.
