— Марджед! Что случилось, девочка? — Голос свекрови вернул ее на землю, Марджед вздрогнула и поняла, что вцепилась в маслобойку, уставившись в никуда.
— Решила отдышаться, мама, вот и все, — рассмеялась Марджед. — Бабушка все еще спит?
— Иди в дом, выпей чайку, пока не остыл, — сказала свекровь, — я только что заварила, хорошего, крепкого. А я пока все здесь доделаю. Ты слишком много работаешь, Марджед.
Марджед оставила маслобойку со смешанным чувством вины и облегчения.
— Чашка чаю была бы сейчас кстати, — сказала она. — Спасибо, мама.
Она не должна ничего ожидать от сегодняшнего похода, кроме долгого, трудного перехода, который закончится разгромом заставы. А потом будет долгое, трудное возвращение домой. Она не должна думать об опасности. И не должна надеяться, что Ребекка вообще заметит ее присутствие, не говоря уже о том, чтобы отвезти ее домой и поцеловать.
Ей хватит и того, что она увидит его и представит, как он должен выглядеть под этой довольно зловещей маской.
Только она знала, что ей, конечно, этого не хватит.
Констебли принесли присягу местным магистратам. Их прислали из Кармартена. Герейнт знал, что на этой неделе власти ожидают новых выступлений Ребекки. Логично было бы предположить, что атаке подвергнутся заставы на той же дороге, что и застава Пенфро. Констеблей расставили потихоньку у двух ближайших дорожных постов, в надежде что угадан хотя бы один из них.
Поэтому сегодня ночью рухнут две заставы на южной дороге. Эти заставы перегородили очень важную дорогу. Фермеры ездили по ней за известью. Многим приходилось проезжать двое ворот и два раза платить пошлину, хотя расстояние между ними было не больше двух миль.
Герейнт теперь спрашивал себя, зачем он заварил эту кашу. Соседние землевладельцы были вне себя и решили любой ценой подавить бунт. Констеблей вооружили. Солдаты, если их вызовут, тоже будут с оружием. Вероятно, он затеял дело, заранее обреченное на провал. За всю историю очень мало восстаний и протестов против правящих классов заканчивались победой. Шансы на удачу были ничтожны.
Но он надеялся только на то, что на этот раз у бунтарей есть защитник наверху, хотя ни одна сторона этого еще не знает. Больше всего он надеялся, что хотя бы одна из лондонских газет, куда он написал от имени Ребекки, сочтет его информацию достаточно интересной, чтобы прислать репортера. Если лондонская газета напечатает правду, соединив ее с довольно романтической историей Ребекки и ее «дочерей», возможно, они заручатся симпатией общественности. А если кто-нибудь из тщательно отобранных политических деятелей, к которым также написал Ребекка, решит задать вопросы или даже сам приедет, чтобы разобраться во всем на месте, тогда, возможно, он тоже увидит настоящую правду.
Надежда была очень слабой. Политики, вероятнее всего, сформируют мнение, угодное представителям правящего класса. Но если сведения, которые он даст им как граф Уиверн, будут соответствовать тому, что они сами узнают от людей, тогда, возможно…
Разумеется, так у него было больше шансов привлечь внимание к проблеме, чтобы хоть как-то сдвинуть ее решение с мертвой точки. Один народ, пусть даже под предводительством Ребекки, совершенно беспомощен. Он же как граф Уиверн — просто эксцентричный чудак, на которого можно не обращать внимания.
Нет. Он отправился на место встречи — в двух милях к югу от реки, не в Глиндери, — сделав только одну остановку в густой роще, которую он заранее выбрал, чтобы облачиться там в наряд Ребекки. Нет, ему нельзя сейчас сомневаться или задаваться вопросом, правильно ли то, что он затеял. Он должен продолжать. Нужно признать, он делал это не без радости. Последние четыре дня он жил только ожиданием этой минуты.
«Интересно, — подумал он, — появится ли сегодня Марджед?» В нем жила надежда, что она останется дома. Но если быть до конца откровенным с самим собой, еще больше он надеялся, что она придет.
Достигнув условленного места, он остановился и замер, заставив коня даже не переступать с ноги на ногу, хотя прекрасно понимал, что на открытом холме, залитом лунным светом, его фигура представляла собой отличную мишень. Но он знал: его воины ждут от Ребекки дерзкой смелости и достоинства. Что ж, он даст им то, чего они хотят. Кроме того, он все равно был бы заметной фигурой, даже если бы принялся перемещаться по холму.
Наконец все собрались, большие группы пришли с востока и севера, поменьше — с запада. Ровно столько, сколько было в субботнюю ночь, а может, и больше. Видимо, их не отпугнули ни предупреждения, ни новость, что в этих краях появились констебли. Он почувствовал, как его захлестнула гордость за свой народ. К нему подъехали «дочери». Все молчали. Кроме Аледа, он не знал ни одну из них, точно так же, как и они не знали, кто он. Так было лучше. Кто скрыт под маской Ребекки, знали только члены комитета.
«И Идрис Парри», — напомнил ему внутренний голос.
Быстро обведя толпу взглядом один раз, он держал голову высоко и смотрел только прямо. Марджед он, конечно, не заметил, но готов был побиться об заклад всем своим состоянием, что она здесь. Для Марджед это был вопрос чести — отправиться в поход наравне с мужчинами. И внести свою лепту в разгром, учиненный против графа Уиверна.
Он медленно поднял обе руки и подождал, пока не стихнет гул голосов. Выучка и опыт подсказывали ему, что не стоит стараться перекрывать голоса, даже негромкие, так как тем самым он рискует испортить о себе впечатление как о властном и авторитетном человеке, каким он старался казаться. Он подождал полной тишины.
— Дети мои, — произнес он таким голосом, что каждое слово донеслось в самые дальние ряды, хотя он не напрягал связки, — ваша мать приветствует вас и благодарит за то, что вы пришли сказать ей помощь. Мне мешают две заставы. Они должны пасть этой ночью. Вы уничтожите их, дети мои, по моему сигналу.
Последовал шум одобрения.
«Сегодня будет легче», — подумал он, когда они выехали на дорогу и свернули налево к заставе, видневшейся уже невдалеке. Сегодня он уже не сомневался, что сумеет подчинить себе людей и что они справятся со своей задачей быстро и ловко. Но сердце все равно стучало в груди как молот. Но это к лучшему. Ему казалось, что если он будет спокоен и уверен в исходе, то это может навлечь беду, а он окажется не готовым к ней.
У первой заставы их встретил смотритель с женой и младенцем. Женщина была в истерике, ребенок громко плакал, а мужчина, напуганный до смерти, распустил нюни. Герейнту пришлось отрядить четырех человек, чтобы помочь вынести имущество семьи и уложить подальше от дома, где оно не пострадало бы. «Самое худшее позади», — думал Герейнт, сидя неподвижно в седле лицом к воротам и чувствуя, как ноют руки от того, что он так долго их держит поднятыми. Ему совсем не нравилось, что он вызывает ужас у ни в чем не повинных людей. Ему совсем не нравилось лишать их дома среди ночи, хоть он и знал, что на следующий день они получат щедрую компенсацию из сундуков Ребекки.
