— Алед, — сказала она, — возможно, я несправедливо относилась к вашему делу. Возможно, оно дает какие-то хорошие плоды. Жаль только, что оно приносит и много зла. — Сирис вздохнула.
На секунду в нем ожила надежда. Но только на секунду. Кроме того, за ней сейчас ухаживал другой мужчина.
— Я должна идти. Нужно помочь маме со стиркой, — сказала Сирис.
Он кивнул, улыбнулся ей и пошел прочь. Но, сделав несколько шагов в уверенности, что она уже возле дома, он услышал ее голос и остановился.
— Алед, — позвала Сирис.
Он обернулся и посмотрел на нее. Грустные глаза блестели.
— Будь осторожен, до… — сказала она, втянув голову в плечи и крепче вцепившись в шаль. — Будь осторожен.
Она хотела назвать его дорогим, заставить себя полюбить Харли и выйти за него замуж. В ее возрасте уже давно пора иметь собственный дом, мужа и детей. Но Сирис оставшись верна себе, она не могла послушаться сердца, если для этого нужно было предать свои убеждения.
И все-таки она любила его.
Возможно, если бы он попросил ее подождать… Через день-другой все равно все кончится — так или иначе. Если к тому времени он останется на свободе, возможно, тогда… Но нет. Ничто не изменится. Он по-прежнему будет участником бунтов Ребекки, она — противницей насилия.
— Хорошо, — кивнул Алед и повернулся, чтобы продолжить свой путь в Глиндери.
Теперь дело приняло опасный оборот. Появились констебли. И не в Глиндери, а прямо в самом Тегфане. Власти твердо пообещали прислать солдат. Возник соблазн притаиться на какое-то время, отложив дальнейшие действия, пока не спадет лихорадка по поимке Ребекки. И пока не стихнет гнев землевладельцев, получивших письма от главаря бунтовщиков, в которых перечислялись многочисленные беды крестьян и условия, при которых войско Ребекки воздержится от дальнейших разрушений.
Особенно негодовал граф Уиверн. Он жаловался констеблям, ворчал в присутствии Мэтью Харли, выходил из себя при сэре Гекторе Уэббе и леди Стелле. Он бушевал по поводу неблагодарности крестьян и клялся никогда больше не оказывать им благодеяний. Он жалел, что вообще появился в Уэльсе, но будь он проклят, если уедет, прежде чем все не успокоится и Ребекка не окажется за решеткой.
Для ответа из Англии было еще слишком рано. Но газеты Кармартена и Суонси смело опубликовали письмо, копию которого получил каждый землевладелец. Возможно, эти статьи будут где-нибудь перепечатаны — возможно, в Англии, возможно, в самом Лондоне. Широкая огласка будет Ребекке только на руку.
Нет, не время затаиваться. Не время соблюдать осторожность. До сих пор все шло по плану. Они с самого начала знали, что каждое появление Ребекки будет сопровождаться все большим риском. Не время убегать и прятаться.
В ближайшую пятницу Герейнт через верного друга-кузнеца назначил снос двух застав к западу от Глиндери, так как все внимание констеблей было направлено на восток и юг. Всем придется соблюдать гораздо большую осторожность, отправляясь на дело и возвращаясь домой. И место сбора должно быть подальше от деревни. Но день атаки они переносить не станут — это будет пятница.
Отдаляясь от своего народа — он редко покидал парк, а если и делал это, то только с угрюмым выражением лица, — Герейнт все больше и больше ощущал себя валлийцем. Сознание, что у него валлийские корни, вернулось к нему, словно не было шестнадцати лет ссылки в Англию. Он бродил по парку Тегфана, вдыхал валлийский воздух, любовался округлыми валлийскими холмами и понимал, что наконец-то, после долгого-долгого отсутствия, оказался дома. Что он ответил Марджед, когда она спросила, где родился Ребекка?
«Я родился среди холмов, долин, облаков и рек Кармартеншира».
Наверное, тогда он даже сам не понял, сколько правды в его словах. И он несказанно злился, что его народ не может свободно жить и трудиться в собственной стране.
Да, он продолжит бороться за них, даже если опасность удвоится, что весьма вероятно.
Но, осознав свою принадлежность к валлийским корням, он почувствовал необходимость вернуться назад, к самим истокам, к самому началу. Повернуться лицом к страданиям.
Он подумал о матери. В детстве он всегда считал ее красавицей, с темными волнистыми волосами и голубыми глазами, как у него. Теперь он подумал, что, должно быть, она была действительно красива, а не только в глазах собственного ребенка. Неудивительно, что виконт Хандфорд, его отец, был настолько ею покорен, когда она служила гувернанткой у леди Стеллы, что, позабыв о благоразумии, совершил побег и тайком женился на ней, хотя она была дочерью всего лишь валлийского священника.
Впервые после своего возвращения Герейнт пошел на могилу матери, похороненной на кладбище при англиканской церкви. Там же была могила отца. Их похоронили рядом. «ГУИННЕТ МАРШ, ВИКОНТЕССА ХАНДФОРД» — гласила надпись на могильном камне. Его мать. При жизни ее так не называли.
— Мама, — тихо произнес он.
После того странного утра, когда граф Уиверн, его дедушка, лично появился на вересковой пустоши и разговаривал с его матерью, Герейнт видел ее живой только один раз. Тот разговор закончился слезами: мать расплакалась, а Герейнт набросился с кулаками на ее обидчика, так что слугам пришлось оттаскивать его от деда и держать. Он видел ее только один раз в то утро, когда уезжал в школу в Англию. Это было краткое, душераздирающее прощание. Прощание навсегда, хотя тогда он этого не понимал. Ему даже не позволили писать матери, и, как он правильно догадался, ей не позволили писать сыну.
Предстояло пройти через беспощадную чистку от всего того, что он приобрел за первые двенадцать лет своего существования и что могло помешать ему стать достойным наследником графа Уиверна.
— Мама, — вновь произнес он и перевел взгляд на отцовскую могилу. Он почти ничего не знал о человеке, которого убили, когда его сын находился в утробе матери еще только всего несколько недель. Слышал лишь, что отец был красивым, смелым и жизнерадостным. И что он любил Гуиннет Пендерин.
Герейнт думал о восемнадцати годах одиночества, которое выпало на долю матери после смерти мужа. Двенадцать из этих лет у нее был только сын, которого она любила до самозабвения. Последние шесть лет у нее был… не было никого? Он ничего не знал о последних годах ее жизни. Боль и пустота от этого незнания больно резанули его как ножом и напомнили ему, что он старался не думать об Уэльсе, когда покинул его навсегда, — или так по крайней мере ему казалось. Его мучило глубокое чувство вины из-за матери, хотя он был всего лишь ребенком и не мог выбирать. И все же чувство вины не давало ему покоя. Мать умерла, и он никогда уже не скажет ей, что все годы разлуки любил ее не переставая.
— Мама. — Герейнт опустился на колени и прижал ладонь к дерну у могильного камня.
Он надеялся, что рай существует. Он надеялся, что мать там с отцом все десять лет, хотя, наверное, время не имеет значения в таком месте.
