— Марджед, — тихо произнес он.
Она ждала его. То есть не совсем так. Просто знала, что он приехал в Тегфан в воскресенье, а раз Тайгуин и все земли вокруг принадлежат ему, то он может зайти в любое время. Она подготовилась к этой встрече. Подготовилась, чтобы не быть застигнутой врасплох.
И все же, когда она подняла взгляд от старушки Нелли и увидела, что он тихо и неподвижно стоит у ворот, ей показалось, будто кто-то очень сильный ударил ее кулаком в живот.
Герейнт открыл ворота без приглашения — ему оно было не нужно — и вошел во двор, медленно зашагал по дорожке прямо к ней. Она смотрела, как он приближается, не в силах остановить его, не в силах шевельнуться. Он был одет, как, наверное, одевались английские джентльмены, состоятельные и модные, — такие сюда не захаживали. На нем были длинный темный плащ с пелериной и цилиндр, который он снял. Под плащом она разглядела темный фрак, темно-зеленый жилет и белую рубашку с крахмальным воротником и темным шейным платком. Ноги обхватывали узкие брюки. К костюму нельзя было придраться.
Да и к нему самому тоже. Он стал еще выше на несколько дюймов. В восемнадцать лет он был стройным, изящным юношей. Стройность он сохранил, но теперь это был мужчина, а не мальчик. Широкий в плечах и груди. Узкий в талии и бедрах. Его темные волосы были гораздо короче, чем в детстве. В восемнадцать лет у него была непослушная грива, а сейчас волосы, сохранившие былую густоту и непокорность, были умело подстрижены. Голубые глаза, казалось, стали еще ярче.
Лицо изменилось. Это уже было тонкое лицо мужчины. Аристократа. Красивого, сурового, безжалостного. Наверное, улыбка на таком лице появлялась редко, а скорее всего вообще не появлялась. Это было строгое, холодное лицо, никогда не выражавшее сильных чувств. В этом человеке ничего не осталось от большеглазого, смелого, добродушного сорванца, каким он был двадцать лет назад.
Она ненавидела его так сильно, что даже сама удивлялась. Она ненавидела его, потому что когда-то любила и вела себя как последняя дура. Потому что он высокомерно и жестоко показал ей, какая пропасть существует между ними. Потому что он в ответе за смерть Юрвина. Потому что теперь он пришел разыгрывать из себя хозяина — именно это злило ее больше всего. Потому что он граф Уиверн. Потому что он Герейнт Пендерин. Потому что она по-глупому влюбилась в него в шестнадцать лет и потому что даже тогда — особенно тогда — любовь приносила страдания. Потому что, хотя она и была готова к его приходу, ее передник был перепачкан, волосы растрепал ветер, а на рукаве платья сидела заметная заплата. Потому что ей было уже двадцать шесть.
Она ненавидела его.
— Марджед, — тихо произнес он.
Он раскатисто произнес «эр» в ее имени, как это делали валлийцы. И само имя произнес правильно. И все же даже по одному слову стала очевидной его английская выучка. И вообще как он смел обращаться к ней по имени? Она миссис Эванс для чужих людей, а он был чужак. Хотя, конечно, он ведь граф Уиверн, а она всего-навсего арендует у него ферму и платит ему ренту вместе с церковной десятиной. Он ставил ее на место, причем очень решительно, тем, что зашел во двор без приглашения и обратился к ней по имени.
Что ж, ладно.
Держа спину по-прежнему прямо и вскинув подбородок, она согнула колени в глубоком книксене, подхватив юбку по бокам.
— Милорд, — произнесла она, намеренно заговорив по-английски, — какая честь.
Выражение его лица не изменилось. И все же она была уверена, что он понял — ее покорная почтительность не более чем насмешка.
Он понял, что началось сражение.
Как же она его ненавидела!
Он был нежеланным визитером. Об этом говорили ее взгляд и каждый жест. Неловкий книксен и первые слова, произнесенные по-английски, чего он никак не ожидал, лишь подтвердили его догадку. До этой секунды он не подозревал, как сильно надеялся, что она забудет о его глупом поступке десятилетней давности. А может быть, уже забыла. Наверняка забыла. Просто обстоятельства изменились. Все-таки прошло десять лет. За эти годы она успела выйти замуж и овдоветь. А он теперь граф Уиверн. Если она думает, что он изменился, то не ошиблась.
Но он испытал разочарование. Как-никак она была его первым другом. Чудесным другом. Именно так он описал ее своей матери в тот первый день, когда бегом, с перепачканной ягодами рожицей, взобрался на гору. «У меня появился чудесный друг, мама». Мать крепко обняла его, и он прижался лицом к ее исхудавшему телу, а она нежно поглаживала его кудрявые волосы тонкими пальцами.
— Я слышал, ты сама ведешь хозяйство на ферме, — заговорил он по-английски. — Я слышал, у тебя умер муж. Мне очень жаль, Марджед.
Она стиснула зубы, и взгляд ее посуровел. Это выражение он помнил с детства, хотя тогда оно обычно появлялось на ее лице, если кто-то гнал его прочь или бранил ее за то, что она играет с ним.
— Я сама веду хозяйство на ферме, — сказала она, — мне иногда помогают работники, если есть деньги нанять их. А вы думали, женщине одной не справиться? Я всегда плачу ренту вовремя, даже в этом году. И десятину тоже.
«А чем, интересно, примечателен этот год?» — подумал он, но не спросил. Внезапно он понял, откуда такая резкость и воинственность. Как это похоже на ту Марджед, какой он ее помнил. Она испугалась, что он пришел выразить сомнение в ее способности самостоятельно управлять фермой. И приготовилась к бою.
— Ты не покажешь мне ферму? — спросил он, оглядывая двор и дом, которые, как ему показалось, содержались в отличном порядке.
В первую секунду она не отреагировала. Продолжала смотреть на него суровым взглядом, по ее лицу нельзя было ничего прочесть. А затем она вновь присела в книксене.
— Разумеется, милорд, — сказала она, — я к вашим услугам. Будь оно на самом деле так, раздраженно подумал Герейнт, он бы сразу поставил ее на место. Он не спускал дерзости своим подчиненным.
— Загон для свиней слишком велик, — сказала она, махнув рукой в сторону изгороди. — Его построил много лет назад мой свекор. Но не станешь же каждый год перекладывать каменную ограду, чтобы уменьшить площадь. Теперь у нас осталась только Нелли, и она здесь лишь потому, что после свадьбы я сделала непростительную ошибку — дала ей имя. Она стала моей любимицей, и мне невыносима мысль заколоть ее.
Марджед повернула к дому. А все-таки, подумал он, было бы разумно прикупить или разводить свиней. Когда он был ребенком, все фермеры держали не меньше полудюжины этих животных. Бекон и ветчина всегда были на их столах в изобилии, только не у них с матерью, разумеется. Он последовал за Марджед. В углу двора поклевывали зерно несколько кур. На соседнем лугу он заметил пасущихся овец.
— Коров пока держим в доме, — пояснила она. — Скоро, наверное, выпущу, хотя несколько теплых дней в здешних краях еще не означают, что пришла весна. Мне бы не хотелось рисковать здоровьем телят или удоем.
