в памяти все, что произошло ночью, и, несмотря на свою неопытность, поняла, что он очень умелый любовник.
Она хотела, чтобы он поделился с ней всем, что знает. И еще ей хотелось нежных взглядов и нежных слов. Но не сейчас.
— Мы будем сегодня ночью снова заниматься любовью? — спросила Жуана.
Роберт подобрал с земли камешек и швырнул в ручей.
— Лучше давай подкрепимся остатками еды и перенесем вещи под деревья, — сказал он.
— Ты не ответил: да или нет? — улыбнулась она. — Роберт, дай мне на минутку мой нож.
— Нет.
— Ты не хочешь спросить, зачем он мне понадобился? Неужели ты думаешь, что я хочу вырезать им свои инициалы на твоей груди?
— Скажи, зачем тебе нож, и я сам сделаю то, что тебе надо.
— Правда? Тебе мое сообщение понравится, Роберт. Подтвердятся все твои подозрения относительно моей изнеженности. У меня волдырь, который надо проколоть. Боль адская!
— Покажи. — Блейк присел перед ней на корточки.
Она вынула из воды ногу и показала огромный волдырь чуть ниже лодыжки, на том самом месте, где кожу целый день натирал ремешок сандалии.
— Жуана, и ты целый день терпела такую боль? Наверное, гордость не позволяла пожаловаться? — Голос его звучал скорее сердито, чем с сочувствием.
— Упрямство, — призналась она. — Тебе ведь нужно было, чтобы я жаловалась, не так ли? Я спустила ремешок ниже, так, чтобы он не касался больного места.
Он взял ее ступню в руки и легонько прикоснулся к нежной коже вокруг волдыря.
— Надо было сказать.
Его рука казалась такой теплой после холодной воды. Их склоненные головы почти соприкасались. От него пахло пылью и потом. Великолепный запах!
— И что бы ты сделал? Понес меня на руках?
— Мы могли бы остановиться на одной из ферм, — сказал он.
«Чтобы ты мог в свое удовольствие ругать меня и высмеивать? Нет уж, покорно благодарю! Уж лучше перетерпеть боль».
Он осмотрел ногу. Волдырь воспалился, и его следовало проколоть.
— Дай мне нож. Если хочешь, можешь встать в десяти футах от меня и нацелить свою винтовку мне в лоб.
Он вынул нож из-за пояса и предупредил:
— Тебе бы лучше отвернуться.
Она и не подумала, продолжая с улыбкой наблюдать, как он, напряженно сосредоточившись, проколол волдырь и снова опустил ее ногу в воду. Его лицо, на котором все еще были заметны синяки и ссадины, выглядело более суровым и, как ни странно, более привлекательным.
— Перевязку сделаем завтра утром, перед тем как пуститься в дорогу, — решил он.
— Чем? — рассмеялась Жуана. — А-а, понятно. Ты, наверное, проявишь невероятную галантность и оторвешь кусок от своей рубахи?
— По правде говоря, — сказал он, почти улыбнувшись, но вовремя остановил себя, — я подумывал о том, чтобы оторвать полосу ткани от подола твоего платья.
— Чтобы оно стало короче и ты мог скрасить свои дни, любуясь моими лодыжками? Стыдись, Роберт.
Он покопался в мешке и вынул остатки хлеба и сыра. И то и другое успело засохнуть, но после целого дня голодовки ужин показался им обоим необычайно вкусным.
— Не желаете ли стаканчик вина, сэр? — спросила она, жестом указывая на ручей. Сама она опустилась на колени и наклонилась к воде, чувствуя, что он наблюдает за ней.
Зачерпнув руками воду, она вымыла лицо и шею, а также руки до плеч.
Он успел убрать в заросли их пожитки и вернуться с охапкой сухой листвы, чтобы замаскировать их следы на берегу ручья.
Он расстелил одеяло под деревьями, и они улеглись рядом, поглядывая сквозь просветы в кустарнике на ручей и его противоположный берег.
— Почему ты стала шпионкой, Жуана? — спросил он после нескольких минут молчания. — Как ты могла предать соотечественников матери и мужа?
— Соотечественники моего отца французы, — ответила она. — Мой отец — посол в Вене. Как ни крути, я вынуждена предать или ту, или другую сторону.
— Ты могла бы сохранить нейтралитет. Могла бы выбрать для себя роль типичной леди.
— Быть типичной? И нейтральной? — усмехнулась она. — Не в моем характере, Роберт.
— Поэтому ты готова видеть в развалинах страну своего мужа и спокойно наблюдать, как соотечественников твоей матери изгоняют с континента?
— Но я еще раз повторяю, что я служу Артуру, как и ты, и что в Саламанке мы с тобой делали одно дело.
— Странный у тебя метод делать дело, Жуана, — сказал он. — Если, как ты говоришь, мы с тобой делали одно дело, то не хотел бы я оказаться на месте того, против кого ты работаешь.
— Я не знала, что тебя будут избивать, — погрустнела она. — Не думала, что они осмелятся. Я была уверена, что Марселя и двух солдат ты побьешь запросто, поэтому, чтобы подстраховаться, позвала еще одного сержанта.
— Покорно благодарю, — усмехнулся Блейк. — И ты еще говоришь, что была на моей стороне?
Она улыбнулась.
— Ты ушел бы из Саламанки с Дуарте и испанскими партизанами, если бы не моя, скажем так, изобретательность?
— Разумеется, нет, ведь я дал слово чести.
— Вот тебе и подтверждение моих слов. — Наверное, если тебе потребуется, Жуана, ты способна убедить людей, что черное на самом деле белое. А как насчет оборонительных линий в Торриш-Ведраше? Они существуют на самом деле? Или это миф?
— Ты, как и я, знаешь ответ, — огрызнулась она.
— Вот видишь? Ты не хочешь отвечать, потому что боишься ответить неправильно. Боишься окончательного разоблачения.
— Значит, у тебя все-таки тень сомнения имеется? — спросила она. — Ты хотел бы поверить мне, не так ли, Роберт?
— Тебе поверить — все равно что поверить дьяволу.
— Ты хотел бы поверить, потому что занимался со мной любовью и потому, что уже немного любишь меня, хотя боишься признаться в этом даже самому себе. И потому, что тебе очень хочется снова заняться со мной любовью. Наверное, ты ощущаешь себя предателем?
— Теперь я понимаю, как ты успокаивала свою совесть, работая на французов, — задумчиво произнес он. — Ты убеждала себя, что секс и есть любовь, Жуана, что все твои партнеры по сексу являются твоими любовниками. Меня, наверное, ты тоже к ним причисляешь. Наверное, ты даже убедила себя, что любишь меня… немножко.
— Я однажды уже говорила тебе о своих чувствах, — сказала она.
— Ну как же! Я хорошо помню. — Он сердито взглянул на нее. — А мгновение спустя на меня набросились твои головорезы. Если бы не произошло то, что произошло, они до сих пор ежедневно забавлялись бы со мной.
