Она пожала плечами.
— Возможно, в Англии не принято братьям целовать своих сестер. Но в Португалии принято.
Взяв за плечи, он как следует встряхнул ее.
— Я не шучу, — сказал он. — Возможно, тебе приятно, когда ты целуешь другого мужчину и позволяешь ему в течение целых двадцати минут обнимать тебя за плечи, когда твой нынешний любовник смотрит на вас. Но неужели тебе не жаль женщины и ребенка, которые ждут в горах его благополучного возвращения?
— Ты ревнуешь, — сказала она. — Бедненький Роберт. Я думаю, что ты все-таки немножко меня любишь.
— Ты отвратительна, — сказал он. — У тебя нет никаких моральных принципов.
— Но ведь я осталась с тобой, — напомнила она и, рискуя навлечь на себя гнев, провела пальцем по его рукаву. — А могла бы и уйти с ним, Роберт. Он звал меня.
— Попробовала бы ты уйти!
— Он хотел сказать тебе правду, — сказала она. — Хотел подтвердить, что он мой брат и что все остальное, сказанное мной, тоже правда.
— Ты понятия не имеешь о том, что такое правда, — ехидно заметил он.
— Думаю, что ты тоже, — заявила она, наконец разозлившись. — Ты самодовольный, напыщенный осел, Роберт. Ты наслаждаешься, изображая из себя обманутого любовника и тюремщика. Тебе нравится таскать на плече свое и мое оружие, потому что ты боишься утратить власть, если поверишь мне.
— Тебе неприятно сознавать, — сказал он холодно, — что есть мужчина, который, как ты правильно заметила, является твоим тюремщиком и который не верит твоим глупым выдумкам. Ты злишься, что есть мужчина, который способен устоять перед тобой.
— Устоять передо мной? — Она с надменным видом подняла брови. — То, чем ты занимался со мной днем и ночью, кроме четырех дней, когда сама природа заставила держаться от меня подальше, едва ли можно назвать сопротивлением, Роберт. Если это сопротивление, что же в таком случае называется капитуляцией?
— Ты путаешь уважение с похотью. Я не испытываю к тебе уважения, Жуана, и ты мне не нравишься. Я никогда не доверился бы тебе и не поверил ни одному твоему слову. То, что я чувствую к тебе, только похоть.
— Я тоже не испытываю к тебе уважения, — сказала она. — Разве можно уважать и любить такого тупого, лишенного чувства юмора человека? Разве может мне нравиться англичанин? Тем более англичанин, выбившийся в люди из низов? Как я могу уважать человека, который высмеивает каждое мое слово? Но у тебя такое тело, за которое умереть не жаль, и ты знаешь, что я делаю с ним в постели. Поэтому я испытываю к тебе вожделение. Но неужели ты думаешь, что я снизойду до тебя, как только мы вернемся в цивилизованный мир? Да я и внимания на тебя не обращу.
— Ты будешь сидеть в тюрьме и тоже не будешь заслуживать моего внимания, — сказал он.
— Я останусь маркизой дас Минас, — парировала она, а ты будешь выглядеть настоящим болваном. Я заставлю смеяться над тобой весь Лиссабон и всю английскую армию.
— Ложись, — приказал он сердито, расстегивая пряжку пояса. — На сегодня хватит. Я сыт тобой по горло.
— Вот как? — воскликнула она. — Значит, я могу проспать спокойно всю ночь? Я правильно поняла? Что-то новенькое!
— Помолчи, Жуана. У тебя на все найдется ответ.
— А ты хотел бы, чтобы все было по-другому? — спросила она и, сняв через голову платье, улеглась на узкую жесткую кровать. — Тебе не было бы скучно, если бы я оказалась послушной дурочкой? «Да, сэр», «нет, сэр», «как поживаете, сэр?».
— Уймись, Жуана! — зарычал он, снимая мундир, сорочку и стягивая с ног сапоги. — Я смертельно устал от твоих насмешек.
— Прошу вас, сэр, не обнимете ли вы меня обеими руками, чтобы мне не пришло в голову сбежать среди ночи? И не закинете ли на меня свою ногу, чтобы у меня не возникло искушения пнуть вас в одно очень уязвимое место, а потом удрать?
— Черт возьми, женщина, — взмолился он, — не выводи меня из себя.
— Не выводить из себя? Я была уверена, что ты давно вне себя.
Она приподнялась на локте, подперла рукой щеку и взглянула на него умоляющим взглядом. Ее гнев давным-давно прошел, и она наслаждалась ситуацией.
— Прошу вас, сэр, снимите брюки и войдите в меня. Вы продемонстрируете самый верный способ предотвратить мой побег.
Его гнев тоже почти прошел, но не совсем.
— Значит, тебе нравится, когда тебя берут в гневе? — спросил он, крепко зажмурив глаза. — Нравится, когда тебе причиняют боль, Жуана? Секс предназначен не для наказания. Он предназначен для удовольствия.
— Пусть будет для удовольствия, — сказала она, кладя голову на его плечо и заглядывая ему в лицо. — Ты ведь уже не сердишься, Роберт? Какой ты глупый. Неужели ты думаешь, что я стану флиртовать с Дуарте или любым другим мужчиной, пока мы с тобой вместе? Возможно, скоро меня действительно бросят за решетку или я стану заносчивой маркизой. А пока мы с тобой вместе. Поэтому возьми меня ради удовольствия. Такого удовольствия, как с тобой, я никогда не испытывала.
— Черт побери! — Он взглянул на нее. — Иногда тебя очень трудно понять. Ты меня хочешь? Отлично. Я тоже тебя хочу. Давай отдадимся друг другу. И получим максимальное удовольствие. — Он принялся расстегивать брюки.
Иногда его пугала сила ее любви и потребности в нем. Даже после того как в течение нескольких недель они часто и страстно занимались любовью, она не могла им насытиться. Она не могла насытиться не только его телом, но и им самим. Увидев, что он снял с себя последний предмет одежды, она прогнала все мысли о будущем и широко раскинула руки, чтобы принять его в свои объятия.
— Когда ты сердишься, Роберт, ты иногда бываешь немного груб. Но мне нравится, когда ты груб.
Ей безумно хотелось, чтобы все происходило медленно и нежно. Ей очень хотелось нежности.
— Ты бесстыжая, — сказал он, опускаясь на нее всем телом.
— А ты и рад, — усмехнулась она. — Ах, Роберт, я уверена, что ни с кем и никогда не будет мне так хорошо, как с тобой. Как приятно ощущать тебя там.
И поскольку любви и нежности не полагалось, она с головой погрузилась в великолепные ощущения, когда можно отдавать и получать.
Им оставалось не более одного дня для воссоединения с основной армией, когда до них дошли ошеломляющие, почти невероятные вести. Они сделали все, что могли. Почти каждая ферма и деревня, каждый городок в конце концов подчинились приказу, и на пути продвижения французов не оставалось ни пищи, ни другого довольствия, с тыла им не давали покоя отряды «Орденанзы», а впереди ожидало сражение, место для которого выбрал лорд Веллингтон.
Он сделал достаточно, думал Блейк. Он не был в своем полку целый утомительный год, когда он большую часть времени бездельничал или пребывал в раздражении, а теперь с нетерпением ждал возвращения. И вот завтра он возвратится в полк, а через неделю или самое большее через две будет участвовать в генеральном сражении с французами. При этой мысли у него поднималось настроение. Ему казалось, что время движется слишком медленно.
