Со стороны Дэвида было ошибкой пытаться заняться с Ребеккой любовью сразу же после бала. Она устала, а Чарльз проснулся и потребовал, чтобы его накормили в этот поздний час.
Когда Ребекка наконец легла, то выглядела удрученной. Возможно, что после столь напряженного дня наступила разрядка. Давали о себе знать последствия обморока. Она была удручена тем, что сказал ей Шерер. Да и сам Дэвид был не в духе по той же причине. К тому же он корил себя за то, что не сумел уберечь свою жену от страданий.
Дотронувшись до нее, он ощутил прежнюю Ребекку. Она напряглась при первом же его прикосновении, а затем сознательно, усилием воли заставила себя расслабиться. Она хранила молчание и никак не реагировала на Дэвида. Лишь демонстрировала покорность. Он проявил настойчивость, трогая и целуя ее в такие места, где его поцелуи и прикосновения должны были бы возбудить в ней неистовую страсть. Ему пришлось наконец признать свое поражение и лечь на жену, так и не сумев ее возбудить.
Но он все равно не смог ничего сделать. В самый последний момент он испытал унизительное чувство: его мужская сила изменила ему. Дэвид лег рядом с женой и уставился в темноту. Он не повернул головы, чтобы удостовериться, что Ребекка заснула.
Дэвид боролся с охватившими его паникой и отчаянием. Вышло так, что у них был полный забот день и они оба устали. И оба были расстроены приездом к ним непрошеных гостей. Завтра они снова останутся одни. Завтра они сумеют восстановить то, что пошло прахом сегодня.
Каким же хрупким оказалось их счастье! Оно в любой момент могло разрушиться. Но завтра они снова вернут его.
Испытывая тупую боль в сердце, Дэвид пытался догадаться о том, что же все-таки сказал Ребекке Джордж Шерер.
Глава 20
Шли месяцы, и Ребекка постепенно осознала, как ужасно таить в душе глубокие, мрачные подозрения. Это уже не просто легкие подозрения, которые можно было бы без колебаний выбросить из головы, решив, что они тебя не касаются. Эти подозрения теперь очень сильно затрагивали Ребекку.
И вместе с тем они были полностью лишены оснований. Они базировались исключительно на злонамеренных инсинуациях подлого, обиженного человека, который стремился к любому отмщению, независимо от того, насколько повинна или вовсе безгрешна избранная им жертва. Даже его жена признала, что порой он кажется ей помешанным.
Эти подозрения были смехотворны… Дики… Безумны… Кошмарны…
Они вселяли ужас.
Проходили дни, недели и даже месяцы, и Ребекка осознала, что ей следовало бы решительно действовать с самого начала. Как только она пришла в себя после обморока, ей следовало бы рассказать Дэвиду, о чем говорил сэр Джордж. Она должна была взглянуть Дэвиду в глаза и объяснить, на что, по ее мнению, сэр Джордж намекал. Ей надо было выяснить у Дэвида, правда ли это.
Конечно же, это не могло оказаться правдой. Дэвид посмотрел бы на нее недоверчиво и рассмеялся бы. Они оба рассмеялись бы – не только потому, что сказанное Джорджем Шерером было занятно, но и испытав чувство огромного облегчения. Дэвид признался бы, что у него был роман с Синтией Шерер, и предположил бы, что теперь сэр Джордж пытается расстроить его брак, поскольку он, Дэвид, расстроил семейную жизнь Шереров.
Дэвид виноват в этом, и ничего хорошего в его поступке не было. Но чувство облегчения все равно пришло бы. Все это уже в прошлом. Он с этим покончил. И это фактически никак бы не отразилось на ее браке. Все это произошло очень давно.
Ребекка говорила себе, что именно так ей следовало бы поступить. Но она знала, что не могла этого сделать. Потому что всегда существовала вероятность, что он не посмотрит на нее недоверчиво и не рассмеется. Всегда существовала возможность того, что…
Нет! Такой возможности, такой вероятности вообще никогда не было.
В течение этих месяцев Ребекка порой подозревала, что она, должно быть, снова забеременела. Ее все время тошнило, а по утрам иногда рвало. Часто ее охватывала усталость и сонливость. Но она не была беременна.
Они с Дэвидом продолжали совместно работать и обсуждать свои планы. Они по-прежнему активно участвовали в общественной жизни. Они все еще проводили много времени со своим сыном, и по отдельности, и вместе. И они по-прежнему спали в одной постели и занимались любовью. Порой неистово.
Однако удовлетворенность жизнью и счастье куда-то исчезли. Они оба слишком отчетливо понимали, что существуют разделяющие их барьеры. И вместе с тем и он, и она упорно стремились не признавать этого. У них не было желания открыто признать наличие барьеров и обсудить ситуацию.
Возможность ушибиться об эти барьеры рождала у нее ужас.
И Ребекке ничего не оставалось, кроме как погружаться в свои кошмарные подозрения. Она наблюдала за тем, как на лице Дэвида вновь появляется прежнее суровое выражение, как снова мрачнеет его взгляд. Порой она раздумывала, почему муж не задает вопросов. Не свидетельствует ли это о том, что он вынужден скрывать что-либо более серьезное, нежели любовная связь с леди Шерер? Ведь в конце концов она уже поставила его перед таким вопросом.
Все эти размышления вызывали у нее новые приступы тошноты.
Когда супруги вернулись в Стэдвелл из Крейборна, где проводили рождественские праздники, Дэвид подумал, что до наступления весны осталось не так уж много времени. Возможно, все опять наладится, когда они смогут проводить время вне стен дома, когда возобновятся все намеченные на этот год работы.
* * *
Ребекка сидела в купе поезда с Чарльзом на коленях и заставляла сына безмятежно смеяться. Этого добиться было совсем нетрудно. Он был веселым ребенком и обожал свою мать. Ребекка изображала собачий лай и делала вид, что кусает Чарльза за живот. А потом смеялась вместе с ним.
Но в отношениях со всеми людьми, кроме сына, она снова становилась спокойной, уравновешенной. Она больше не находила в себе удовлетворенности жизнью, не говоря уже о счастье. И даже когда она отвечала на любовные ласки мужа, то делала это скорее от отчаяния. В ней теперь не было радостного удивления, которое она испытывала, когда Дэвид научил ее получать удовольствие от интимной близости.
Можно было, конечно, точно установить время наступления этой перемены. Шерер действовал отнюдь не обычным методом, когда довел Ребекку на балу до обморока. За его поведением крылось что-то другое. Теперь Дэвид понял, что уже тогда ему следовало действовать решительно. Он должен был заставить Ребекку рассказать ему все. Он должен был все окончательно выяснить.
Ему не хватало лишь одного – смелости.
А что, если Ребекка обо всем догадывается?
И как они смогут продолжать жить вместе, если когда-нибудь все окончательно раскроется?
И все же, размышлял Дэвид, пока Чарльз, которому надоело играть в собаку, сполз с колен матери, встал на четвереньки, чтобы потянуть за папину цепочку для часов, – и все же не будет ли лучше, если произойдет все что угодно – только бы не терпеть эту постоянную напряженность, установившуюся в их отношениях друг с другом? Это постоянное осознание какой-то недосказанности между ними?
