– Не знаю, Фрэнк, могло бы что-нибудь меня так подбодрить,
как разговор с вами.
– Вы имеете в виду, что вызовете ее давать свидетельские
показания?
– Напротив, я не сделаю этого ни при каких обстоятельствах.
– Почему?
– Потому что, – медленно отозвался Мейсон, – вы и все
остальные считаете ее невиновной. Это означает, что присяжные тоже так думают.
Если я разрешу ей дать показания, то не смогу заставить жюри считать ее еще
более невиновной, а если не разрешу, они подумают, что у нее тупица-адвокат, но
все равно вынесут вердикт о невиновности.
Теперь я скажу вам кое-что, молодой человек. Есть много
способов вести защиту. Существует медленный, утомительный способ, к которому
прибегают адвокаты, не имеющие никакого определенного плана кампании, кроме как
являться в суд, пререкаться из-за протестов, торговаться из-за технических
деталей и бесконечно обсуждать каждый факт, пока все не перестанут понимать, о
чем идет речь. Но есть и более динамичный метод, которому я стараюсь следовать.
Рано или поздно окружной прокурор закончит доказывать свои
обвинения. Я намерен строить защиту так, чтобы к тому моменту симпатии жюри
были на стороне подсудимой, а потом передам дело им в руки. Если все пойдет как
надо, они вынесут вердикт, даже не задумавшись.
– А если все пойдет не так, как надо? – осведомился Эверли.
– В таком случае я действительно могу лишиться своей
репутации.
– Но вы не имеете права подвергать ее опасности!
– Черта с два! – возразил Перри Мейсон. – Я не имею права
этого не делать.
Он встал и выключил свет.
– Пошли, сынок. Пора по домам.
Глава 20
Клод Драмм начал утреннюю атаку, слишком явно демонстрируя
возмущение вчерашним провалом. Его поведение было холодным и формальным, но в
нем сквозил сдержанный гнев. Он мрачно описывал кровавые подробности,
подчеркивая, что человека хладнокровно застрелили в собственном доме во время
бритья.
Свидетели сменяли друг друга, отвечая на быстрые, лаконичные
вопросы и добавляя все новые детали к царящей в зале атмосфере ужаса.
Этими свидетелями были полицейские, прибывшие на место
преступления. Они рассказали о том, что обнаружили в комнате, о положении тела,
о преданной сторожевой собаке, которую безжалостно застрелили, когда она
пыталась защитить своего хозяина.
Полицейский фотограф предъявил полный набор снимков дома,
комнат, мертвого тела, казавшегося чужеродным элементом на полу роскошной
комнаты, даже головы полицейской овчарки с остекленевшими глазами, высунутым
языком и темной лужей крови, вытекшей из ран.
Патологоанатом подробно описал траекторию пуль, расстояние,
с которого были произведены выстрелы, судя по пороховым ожогам на коже убитого,
и опаленную шерсть собаки.
Время от времени Перри Мейсон решался на скромный
перекрестный допрос, кротким голосом напоминая свидетелю об упущенном им факте
или прося объяснить какое-нибудь заявление. Во всем этом не было ничего от
грандиозной битвы умов, которую ожидали увидеть зрители, и от присущего
знаменитому адвокату полемического задора и блеска.
Зал был переполнен. Присутствующие не сводили глаз с Перри
Мейсона, подталкивая друг друга и указывая на него соседям.
Но предвкушающие улыбки постепенно сползали с их лиц,
сменяясь хмурыми взглядами в сторону обвиняемой. Произошло жестокое убийство, и
кто-то должен за это ответить.
Присяжные утром заняли свои места, дружелюбно кивая Перри
Мейсону и с сочувствием глядя на подсудимую. Но к полудню они уже избегали
встречаться взглядами с адвокатом, выслушивая мрачные подробности из уст
свидетелей.
Фрэнк Эверли пошел на ленч с Перри Мейсоном – было очевидно,
что молодой человек пребывает в состоянии сильного напряжения. Он едва
прикоснулся к супу, съел кусочек мяса и отказался от десерта.
– Могу я сказать вам кое-что, сэр? – спросил он, когда
адвокат откинулся на спинку стула с сигаретой во рту.
Перри Мейсон устремил на него терпеливый взгляд:
– Разумеется.
– Дело ускользает у вас из рук, – заявил Фрэнк Эверли.
– В самом деле?
– Я слышал комментарии в зале суда. Этим утром вы могли без
труда добиться оправдания. Но сейчас ей не спастись, если она не сможет
доказать свое алиби. Присяжные начинают осознавать весь ужас ситуации – тот
факт, что произошло хладнокровное убийство. Подумайте об аргументах, которые
наверняка выдвинет Драмм насчет преданной собаки, которая пожертвовала жизнью,
спасая хозяина. Когда патологоанатом упомянул, что в пса выстрелили с
расстояния в несколько дюймов, а в Клинтона Фоули – менее чем с двух футов, я заметил,
как присяжные многозначительно посмотрели друг на друга.
Мейсон оставался невозмутимым.
– Да, – согласился он, – это было красноречивое
свидетельство, но худший удар ожидает нас сразу после перерыва.
– Что вы имеете в виду? – спросил Фрэнк Эверли.
– Если я не ошибаюсь, – продолжал Перри Мейсон, – первым
свидетелем после ленча будет человек, доставленный из Санта-Барбары, который
продает там огнестрельное оружие. Он продемонстрирует регистрацию орудия
убийства, сообщит, когда оно было получено, когда продано, и опознает в миссис
Форбс женщину, которая его купила, показав ее подпись в книге. Этот факт,
помноженный на утренние свидетельства, уничтожит последние остатки симпатии к
обвиняемой.
– Неужели вы никак не можете это остановить? – осведомился
Эверли. – Вы могли бы заявить протесты и отвлечь внимание от жутких
подробностей.
Мейсон безмятежно попыхивал сигаретой.
– Я не хочу это останавливать, – сказал он.
– Но можно было бы добиться перерыва – тогда все эти ужасы
не скапливались бы в головах присяжных один за другим.
– Пусть скапливаются – этого мне и надо.
– Господи, почему? – воскликнул Эверли.
Мейсон улыбнулся:
– Вы когда-нибудь занимались политикой?
– Конечно нет, – ответил молодой человек.
– Если бы занимались, то знали бы, насколько переменчиво
общественное мнение.
– О чем вы?
– О том, что в нем нет ни верности, ни постоянства. А жюри
представляет общественное мнение в миниатюре.
– Не понимаю, куда вы клоните, – пожаловался стряпчий.
– Тем не менее, – заметил Мейсон, – вы, безусловно, бывали
на хороших спектаклях.
