– Да.
– И вы не могли держать ручку в этой руке?
Последовала небольшая пауза.
– Да, – внезапно заявила свидетельница. – И это доказывает,
насколько ложно ваше обвинение, будто я написала письмо и телеграмму. Моя рука
была покалечена, и я никак не могла ею писать.
– Были ли вы в Мидуике семнадцатого октября этого года?
Женщина колебалась.
– Не летали ли вы в тот день в Мидуик на самолете чартерным
рейсом? – продолжал Мейсон, не дожидаясь ответа.
– Да. Я думала, что могу найти там миссис Картрайт, и
полетела туда.
– И вы не заполняли этот бланк в мидуикском телеграфе?
– Я уже говорила вам, что не могла этого сделать.
– Отлично, – кивнул Мейсон. – Давайте вернемся к вашей руке.
Она была настолько искромсана, что вы не могли держать в ней ручку?
– Да.
– И это произошло семнадцатого октября?
– Да.
– Восемнадцатого октября рука была в таком же состоянии?
– Да.
– И девятнадцатого тоже?
– Да.
– Но разве вы не вели дневник в течение упомянутого мною
периода?
– Да, – быстро ответила Телма, но, спохватившись, закусила
губу и поправилась: – Нет.
– Так все-таки да или нет?
– Нет.
Перри Мейсон извлек из кармана лист бумаги:
– Не является ли это страницей вашего дневника, относящейся
к упомянутой дате, а именно к восемнадцатому октября этого года?
Свидетельница молча уставилась на вырванную страницу.
– И не является ли фактом, – продолжал Мейсон, – что вы
одинаково свободно владеете обеими руками, что вы вели дневник в течение этого
времени и делали записи ручкой, которую держали в левой руке? Не является ли
фактом, что вы в состоянии писать левой рукой и всегда делаете так, когда
желаете изменить ваш почерк? Не является ли фактом, что вы имеете у себя
дневник, из которого вырвана эта страница, и что почерк на ней абсолютно
идентичен почерку в письме, якобы написанном Полой Картрайт, и на телеграфном бланке,
якобы заполненном ею же?
Женщина поднялась, уставилась остекленевшими глазами сначала
на судью Маркхэма, потом на присяжных и внезапно завизжала.
В зале начался форменный бедлам. Приставы призывали к
порядку. Помощники шерифа бросились к свидетельнице.
Клод Драмм истерически требовал перерыва, но его крики
потонули во всеобщей неразберихе.
Перри Мейсон вернулся к столу защиты и сел.
Помощники шерифа взяли Телму Бентон за локти и хотели увести
от свидетельского места, но внезапно она свалилась в обморок лицом вниз.
Мало-помалу голос Клода Драмма начал пробиваться сквозь
стоящий в зале рев.
– Ваша честь, – кричал он, – во имя гуманности и достоинства
я требую отложить перекрестный допрос, дабы свидетельница могла прийти в себя!
Очевидно, что она очень больна, чем бы ни было вызвано ее состояние! Продолжать
в такое время перекрестный допрос было бы бесчеловечно!
Судья Маркхэм устремил задумчивый взгляд на Перри Мейсона.
Голос адвоката был негромким и спокойным. Шум в зале стих –
все хотели его слышать.
– Могу я спросить обвинителя, является ли это единственной
причиной, по которой он просит о перерыве?
– Разумеется, – ответил Клод Драмм.
– Могу я также спросить, учитывая эту просьбу, – продолжал
Мейсон, – имеются ли у него другие свидетели?
– Это мой последний свидетель, – заявил Драмм. – Я
гарантирую защите право подвергнуть ее перекрестному допросу. Окружная
прокуратура солидарна с защитой в стремлении выяснить истинные факты этого
дела. Но я не могу согласиться на продолжение допроса женщины, явно пребывающей
в крайней степени нервного напряжения.
– Думаю, адвокат, – заметил судья Маркхэм, – что на сей раз
ходатайство о перерыве – во всяком случае, кратком – достаточно обосновано.
Мейсон вежливо улыбнулся:
– В ходатайстве более нет необходимости, ваша честь. Я с
радостью заявляю, что, учитывая состояние свидетельницы и мое желание завершить
дело, я закончил перекрестный допрос.
Он снова сел.
Клод Драмм недоверчиво на него посмотрел.
– Закончили? – переспросил он.
– Да.
– Эти обстоятельства застигли меня врасплох, ваша честь, –
заявил Драмм, – и я просил бы отложить слушание до завтрашнего утра.
– По какой причине? – осведомился судья Маркхэм.
– Исключительно с целью обдумать кое-какие факты и курс,
которого я буду придерживаться.
– Но, – напомнил судья, – вы ответили на вопрос адвоката,
что это ваш последний свидетель.
– Хорошо, – внезапно заявил Клод Драмм. – Я закончил.
Предоставляю слово защите.
Перри Мейсон поклонился судье и присяжным.
– Защите нечего добавить, – заявил он.
– Что? – взвился Клод Драмм. – У вас нет свидетелей?
– Защите нечего добавить, – с достоинством повторил Мейсон.
– Не желают ли джентльмены приступить к прениям? – спокойно
осведомился судья Маркхэм.
– Да, – ответил Перри Мейсон, – я хотел бы обсудить дело.
– А вы, обвинитель?
– Ваша честь, – заявил Клод Драмм, – я не могу обсуждать
дело в настоящее время. Это требует некоторой подготовки. Я снова прошу
отложить слушание…
– А я снова отклоняю ходатайство, – не допускающим
возражений тоном отозвался судья. – Я считаю, что в этом деле права обвиняемой
должен обеспечить суд. Начинайте прения, мистер Драмм.
Обвинитель встал:
– Ваша честь, думаю, я должен просить суд о прекращении
дела.
Перри Мейсон тоже поднялся:
– Возражаю, ваша честь. Кажется, я уже объяснил свою позицию
в этом вопросе. Подсудимая имеет право очистить свое имя от подозрений.
Прекращение дела не способно это обеспечить.
Судья внезапно прищурился. Он смотрел на адвоката с
настороженностью кота, следящего за мышиной норкой.
– Насколько я понимаю, мистер Мейсон, вы возражаете против
прекращения дела обвинением?
– Да.
– Очень хорошо, – кивнул судья Маркхэм. – Мы дадим жюри
возможность рассмотреть это дело. Пусть заместитель окружного прокурора
приступает к прениям.
