Но король больше заботился о победе, чем о чести, он слишком хорошо знал, что если его латников посадить на коней, то глупцы бросятся в контратаку, как только увидят атакующих французов, и сражение превратится в сумбурную потасовку у подножия холма. Тогда имеющие численное преимущество французы наверняка одержат верх. А если англичане будут сражаться пешими, то не смогут безумно броситься на всадников и им придется ждать под прикрытием щитов, когда на них нападут.
— Коней держать в тылу, за гребнем, — приказал Эдуард.
Он принял командование над третьей, самой маленькой колонной, которой предстояло остаться в резерве на вершине холма.
— Вы будете со мной, епископ, — сказал король епископу Даремскому.
Епископ, закованный в броню от макушки до кончиков пальцев на ногах и с тяжелой палицей в руке, выразил неудовольствие:
— Вы отказываете мне в возможности проломить несколько французских голов, сир?
— Взамен я позволю вам утомить Господа вашими молитвами, — сказал король, и окружающие рассмеялись. — А наши лучники, — продолжил он, — будут стоять здесь, вот здесь и вот здесь.
Эдуард шагал по дерну и через каждые несколько шагов втыкал белый посох. Он прикроет свой строй лучниками и куда больше лучников поставит на фланги. Лучники, он знал, были его преимуществом. На этом месте, завлекающем вражеских всадников на славную битву, их длинные стрелы с белым оперением будут смертельны.
— Здесь, — он сделал шаг и снова воткнул посох, — и вот здесь.
— Прикажете вырыть ямы? — спросил граф Нортгемптонский.
— Как можно больше, Уильям, — ответил король.
Лучникам, когда они соберутся в группы перед строем латников, будет велено вырыть в дерне ямы в нескольких ярдах ниже по склону. Не очень глубокие, но достаточные, чтобы сломать ногу не заметившему их коню. Если сделать много ям, атака может затормозиться и расстроиться.
— А здесь, — сказал король, дойдя до южного конца гребня, — мы разместим несколько телег. Поставьте сюда половину пушек, а вторую — в другой конец. И я хочу иметь здесь побольше лучников.
Эдуард жестом велел подать коня.
Поскольку латы были слишком тяжелы, двум пажам пришлось приподнять и взвалить его на седло. Выглядело это не очень внушительно. Оказавшись в седле, король окинул взглядом гребень холма, уже не пустынного, а разукрашенного первыми знаменами, которые показывали солдатам, где собираться. Через час-два, подумал Эдуард, все его войско будет здесь, чтобы заманить французов под стрелы лучников. Он вытер землю с конца посоха и со словами: «Посмотрим, найдется ли там что-нибудь поесть» — погнал кобылу по направлению к Креси.
На пустом гребне затрепетали первые флаги. Над далекими полями и лесами нависало серое небо. На севере шел дождь, дул холодный ветер. Восточная дорога, по которой должны были прийти французы, оставалась пустой. Священники молились:
— Помилуй нас, Господи, в Твоей великой доброте, помилуй нас.
* * *
Человек, называвший себя Арлекином, находился в лесу на возвышенности, что располагалась к востоку от холма между Креси и Вадикуром. Он покинул Аббевиль среди ночи, заставив стражников открыть северные ворота, и повел своих людей сквозь темноту вместе с аббевильским священником, знавшим местные дороги. Теперь, прячась за буками, он следил, как английский король разъезжает по далекому холму. Король удалился, но зеленый дерн испещрили знамена, а из деревни вверх по склону потянулись первые английские войска.
— Они хотят сразиться с нами здесь, — сказал Арлекин.
— Место не хуже любого другого, — сердито заметил сэр Саймон Джекилл.
Ему не понравилось, что его подняли среди ночи. Он знал, что этому странному человеку в черном, называвшему себя Арлекином, предложили вести разведку для французского войска, но не думал, что все люди Арлекина должны пропустить завтрак и шесть часов в холоде красться по черным пустынным окрестностям.
— Забавное место, — ответил Арлекин. — Они построят на холме лучников, и нам придется скакать прямо на их стрелы. Нужно обойти их с фланга, — сказал он, указывая на север.
— Предложите это его величеству, — язвительно проговорил сэр Саймон.
— Сомневаюсь, что он меня послушает. — Арлекин уловил издевку в голосе рыцаря, но не ответил на дерзость. — Пока. А когда завоюем себе имя, будет слушать. — Он потрепал коня по шее. — Однажды я встретился с английскими стрелами, и это был всего лишь один стрелок, но я видел, как легко стрела пробивает кольчугу.
— Я видел, как стрела пробивает двухдюймовую дубовую доску, — сказал сэр Саймон.
— Трехдюймовую, — вставил Генри Колли.
Он, как и сэр Саймон, мог сегодня встретить английские стрелы и все же гордился мощью английского оружия.
— Опасное оружие, — признал Арлекин невозмутимым голосом.
Он всегда был невозмутим, всегда уверен, неизменно спокоен, и это самообладание раздражало сэра Саймона, хотя еще больше его бесили полуприкрытые глаза Арлекина, которые напоминали ему глаза Томаса из Хуктона. Но Томас из Хуктона мертв, и сегодня против них будет одним лучником меньше.
— Однако и лучников можно разбить, — добавил Арлекин.
Сэр Саймон отметил, что француз за всю свою жизнь повстречался всего лишь с одним лучником и тем не менее уже придумал, как их разбить.
— И как же?
— Ты сам подсказал мне как, — напомнил ему Арлекин. — Конечно же, дать им израсходовать стрелы. Послать против них маловажные цели — пусть час-два стреляют по крестьянам, болванам и наемникам. А мы, — он повернул коня, — пойдем во второй линии. Какой бы приказ мы ни получили, все равно будем ждать, когда у них подойдут к концу стрелы. Кому хочется быть убитым каким-нибудь грязным крестьянином? В этом нет никакой славы, сэр Саймон.
Рыцарь признал, что в его словах есть резон. Он последовал за Арлекином в дальнюю часть буковой рощи, где с вьючными лошадьми дожидались оруженосцы и слуги. Двое гонцов отбыли с донесением о расположении англичан, а остальные слезли с коней и расседлали их. Людям и лошадям пришла пора отдохнуть, перед тем как облачаться в боевые доспехи. И еще нужно было обратиться за поддержкой к Богу.
Арлекин часто молился, и это смущало сэра Саймона, который считал себя добрым христианином, но не до такой уж степени набожным. Два-три раза в год он исповедовался и ходил к мессе, но в остальное время мало вспоминал о Боге. Арлекин же вверял себя Богу каждый день, хотя редко заходил в церковь и мало времени проводил со священниками. У него были как будто личные отношения с небесами, и это одновременно раздражало и утешало сэра Саймона. Раздражало — потому что казалось недостойным мужчины, а утешало — потому что если Бог мог принести какую-то пользу воину, то именно в день сражения.
Впрочем, этот день, похоже, был для Арлекина особенным, так как, преклонив колено и молча помолившись, он встал и велел оруженосцу принести копье. Сэр Саймон, желавший поскорее прекратить благочестивые глупости и поесть, решил, что пора облачаться в доспехи, и тоже послал оруженосца за своим копьем, но Арлекин остановил его:
