— Поклянись жизнью своего сына, что сдержишь слово, — велел он Филену.
— Клянусь, — сказал Филен.
Томас указал на высокие скалы, где укрывалась Женевьева.
— Она драга, — сказал он. — Если нарушишь клятву, Филен, она изведет тебя.
— Я не причиню тебе вреда, — сказал Филен серьезно. — И они, — он глянул на остальных коредоров, — тоже ничего худого не сделают.
Томас понял: выбирать не из чего. Либо нужно довериться Филену, либо отсиживаться в скалах, где даже нет воды.
— Он твой, — промолвил лучник, шагнув в сторону от мальчика.
— Спасибо, — произнес Филен серьезно. — Но скажи мне…
Эти последние три слова остановили Томаса, уже повернувшегося, чтобы увести лошадей обратно к скалам.
— Скажи мне, англичанин, зачем ты сюда пришел? И почему один?
— Не ты ли говорил, что знаешь обо всем, что происходит между Бера и горами?
— Потому и знаю, что спрашиваю у людей, — ответил склонившийся над мальчиком Филен.
— Я такой же изгой, как и ты, Филен. Беглый преступник. Я действительно совершил то, в чем меня обвиняют.
— И в чем тебя обвиняют?
— В укрывательстве еретички.
Филен только пожал плечами; очевидно, в иерархии преступлений, превративших этих людей в изгоев и разбойников, такой поступок не числился среди первостепенных злодеяний.
— Если ты и впрямь ударился в бега, — сказал он, — подумай, может, тебе стоит присоединиться к нам. Но сперва позаботься о своей женщине. Я не солгал. Она ранена.
Он оказался прав. Томас отвел лошадей к скалам и позвал Женевьеву. Не дождавшись ответа, он взобрался к ущелью и нашел ее с арбалетной стрелой в левом плече. Стрела пробила ее серебряную кольчугу и раздробила ребро слева над грудью. Женевьева была бледна, дышала прерывисто, вокруг валялось много страшных черных стрел. Когда Томас приподнял ее, она заплакала.
— Я умираю, — пролепетала девушка, но крови изо рта не было.
Томас не раз видел такие раны. Многие после них выживали, хотя и умирали от них нередко.
Он отнес ее на руках вниз; для нее это было очень болезненно, но она крепилась и даже нашла в себе силы, чтобы с помощью Томаса сесть в седло. Сквозь кольчугу просачивалась тонкая струйка крови. Она сидела обмякшая, взгляд ее потускнел, а подошедшие поближе коредоры с любопытством ее разглядывали. Глазели они и на Томаса и боязливо крестились при виде огромного лука. Все они были худые и изможденные, сказывался неурожайный год; найти пропитание было нелегко, изгоям же приходилось особенно трудно. Сейчас, когда они по приказу Филена убрали оружие, в них не было ничего устрашающего, они вели себя миролюбиво и смотрели жалостливо. Филен поговорил с ними на местном языке, а потом, усадив сына на одну из костлявых лошадей, на которых коредоры преследовали Томаса и Женевьеву, он начал спускаться по склону холма к Астараку.
Томас пошел с ним, ведя под уздечку лошадь Женевьевы. Кровь на задней ляжке кобылы запеклась, и, хотя шаг ее был затрудненным, рана казалась не такой уж серьезной, и Томас решил, что извлечь стрелу можно будет и попозже.
— Ты их главарь? — спросил он Филена.
— Только тех людей, которых ты видел, — ответил разбойник, — да и то, наверное, уже нет.
— Уже нет?
— Коредоры любят успех, — ответил Филен, — и не любят, когда приходится хоронить своих мертвецов. Наверняка найдутся такие, кто решит, что он справится на моем месте лучше.
— А как остальные раненые? — спросил Томас, указав кивком головы вверх на холм. — Почему они не пошли в аббатство?
— Один не захотел, предпочел вернуться к своей женщине, а остальные… Они, вероятно, умрут. — Филен бросил взгляд на лук Томаса. — Некоторые не хотят идти из страха, что их выдадут и возьмут в плен. Но меня Планшар не предаст.
Женевьева нетвердо держалась в седле, и Томасу приходилось ехать рядом, чтобы поддерживать ее. Девушка молчала. Глаза ее оставались тусклыми, кожа бледной, а дыхание еле ощутимым, но она достаточно крепко держалась за луку седла, из чего следовало, что жизнь в ней еще теплится.
— Согласятся ли монахи ее лечить? — с беспокойством спросил он Филена.
— Планшар не отказывает никому, — ответил тот, — даже еретикам.
— Планшар — это здешний аббат?
— Да, — подтвердил Филен, — кроме того, он просто хороший человек. Когда-то я был у него монахом.
— Ты? — Томас не сумел скрыть удивления.
— Ну не то чтобы полноправным братом, просто послушником. А потом встретил девушку. Мы ставили палки в новом винограднике, она принесла ивовые прутья для лозы и…
Филен пожал плечами, как будто все прочее было настолько очевидным, что тут и говорить не о чем.
— Я был молод, — закончил он вместо этого, — и она тоже.
— Мать Галдрика? — догадался Томас.
Филен кивнул.
— Она уже умерла. Аббат тогда пожалел нас. Сказал, что у меня, видать, нет призвания, и освободил от обета. Мы стали арендаторами аббатства, арендовали маленькую усадьбу, но в деревне меня невзлюбили. Ее родные хотели выдать ее за другого человека, а меня считали человеком никчемным. Меня едва терпели, а когда она умерла, явились, чтобы сжечь мой дом и выгнать меня прочь. Я убил одного мотыгой, а они заявили, будто это я затеял стычку, и вышло, что я убийца. Мне оставалось либо бежать, либо дать отволочь себя в Бера и вздернуть на виселицу.
Он вел лошадь сына через маленькую, сбегавшую с холма речушку.
— Колесо Фортуны, кажется, так это называется. Вращается и вращается, то вверх, то вниз, но я, похоже, чаще оказываюсь внизу, чем вверху. Теперь вот и Дестрал свалит всю вину на меня.
— Дестрал?
— Наш главарь. Его имя означает «топор», и именно топором он и убивает.
— Его здесь нет?
— Он послал меня разведать, что происходит в Астараке, — ответил Филен. — В старый замок заявились люди и что-то копали. Дестрал думает, что там ищут клад.
«Грааль! — подумал Томас. — Там ищут Грааль. А вдруг его уже нашли?»
Впрочем, эту мысль он тут же отбросил: известие о такой находке мигом разлетелось бы по всей округе.
— Но до Астарака мы так и не добрались, — продолжил Филен. — Устроили привал в лесу и как раз собирались сниматься с лагеря, когда увидели вас.
— Поживиться решили?
— Мы бы выручили за тебя сорок монет, — признался Филен. — Сорок полновесных золотых.
— Ого, — заметил Томас. — Это на десять монет больше, чем получил Иуда. Причем с ним расплатились серебрениками.
Филен натянуто улыбнулся.
После полудня они добрались до монастыря. С севера налетали порывы холодного ветра, гоня дым кухонного очага к воротам, где их встретили два монаха. Филену кивнули и без лишних вопросов позволили отнести сына в лазарет, а вот Томаса не пропустили в ворота.
