— Она нуждается в помощи, — сердито настаивал лучник.
— Она женщина, — возразил один из монахов, — и в мужскую обитель ей путь заказан.
— С другой стороны за обителью есть место, где ей помогут, — промолвил второй монах и, накинув на голову капюшон, повел Томаса в обход монастырской ограды и оливковой рощи, туда, где за отдельным частоколом стояла кучка деревянных хижин.
— Брат Климент примет вас, — сказал монах и торопливо ушел.
Привязав лошадей к оливковому дереву, Томас взял Женевьеву на руки и пошел с ней к калитке. Он ткнул в калитку сапогом, немного подождал и ткнул еще раз. Калитка со скрипом отворилась. Перед ним предстал маленький монашек в белом одеянии, с морщинистым лицом и кудлатой бороденкой.
— Брат Климент?
Монах кивнул.
— Она нуждается в помощи, — сказал Томас.
Климент жестом пригласил его войти, и Томас внес Женевьеву на двор, походивший с первого взгляда на обычный хозяйственный двор сельской усадьбы, с крытыми соломой строениями, смахивающими на амбары или конюшни. Потом он увидел сидящих у дверей людей в сером: все они жадно разглядывали пришельцев, другие выглядывали из окон. Поначалу он решил, что это тоже монахи, только почему-то надевшие не белые, а серые рясы, но потом, приглядевшись, понял, что среди них есть и женщины. Оглянувшись на калитку, Томас заметил возле нее столик с деревянными колотушками. Это были деревянные брусочки, прикрепленные к рукоятке кожаной тесьмой, так что если потрясти за ручку, они издавали громкий стук. Томас заметил их, когда брат Климент впустил его во двор, но только сейчас сообразил, что это такое. Колотушки носили с собой прокаженные, чтобы предупреждать встречных о своем приближении. А на столе их разложили для того, чтобы любой из недужных, выходя за калитку, не забыл захватить колотушку с собой. Томас испугался.
— Это приют Лазаря? — спросил он брата Климента.
Монах добродушно кивнул и потянул англичанина за рукав. Томас упирался, боясь подцепить от одетых в серое прокаженных страшную заразу, но монах настойчиво повлек его к притулившейся на краю двора маленькой хижине. Она была пуста, если не считать соломенного тюфяка да столика со склянками, ступками, пестиками и железными весами. Брат Климент жестом указал на топчан, и Томас уложил туда Женевьеву. Дюжина прокаженных, сгрудившись в дверях, глазела на новоприбывших, но брат Климент отогнал их прочь. Женевьева, не сознававшая, какой интерес возбудило ее прибытие, вздохнула, потом приоткрыла глаза и, глядя на Томаса, слабо пролепетала:
— Больно.
— Знаю, — отозвался он. — Наберись терпения.
Брат Климент уже закатал рукава и показывал Томасу, что нужно снять с раненой кольчугу. Это было непросто, потому что в груди у нее засела пронзившая кольчугу стрела. Однако монах, по всей видимости, знал, как это сделать; отодвинув Томаса, он отвел руки Женевьевы за голову и взялся за кожаные лопасти стрелы. Женевьева застонала, но монах придерживал стрелу очень бережно, закатав кольчугу и находившийся под ней кожаный подкольчужник до засевшей стрелы. Он левой рукой приподнял подкольчужник с кольчугой и удерживал их на весу, чтобы они не касалась древка. Потом кивнул Томасу и выразительно повел головой, показывая, что теперь нужно просто вытащить Женевьеву из ее кольчуги. Лучник взялся за ее лодыжки. Монах одобрительно кивнул, потом кивнул еще раз, показывая, чтобы он начинал.
Томас зажмурился и потянул. Женевьева пронзительно вскрикнула. Рука лучника дрогнула, он перестал тянуть, и брат Климент издал какой-то невнятный звук, суть которого, однако, была ясна: следовало довести начатое до конца. Пересиливая себя, Томас потянул снова, вытягивая девушку из плена доспехов, а когда осмелился открыть глаза, то увидел, что тело освободилось, оставалось только вынуть руки из рукавов и открыть лицо. Главное было сделано — стрела больше не держала кольчугу. Брат Климент, невнятно поквохтывая, стянул кольчугу с рук и плеч девушки и отбросил в сторону.
Монах направился к столу. Женевьева громко стонала, плакала и металась на подушке от боли, из раны опять потекла кровь. Полотняная рубашка девушки окрасилась кровью от подмышки до пояса.
Опустившись рядом с ней на колени, брат Климент положил ей на лоб смоченную водой сложенную тряпицу, похлопал девушку по щеке, не переставая ласково квохтать, и девушка стихла. Не переставая улыбаться, монах поставил ей колено на грудь, взялся обеими руками за черное древко и дернул. Она вскрикнула, но окровавленная черная стрела уже была в руках у цистерцианца. Он отбросил ее, взял нож, разрезал рубашку, обнажив рану, и положил на нее влажную тряпичную подушечку.
Сделав Томасу знак, чтобы он удерживал ткань на месте, монах снова отошел к столу. Вернулся он с кусочком размоченного в воде заплесневелого хлеба. Убрав тряпицу, брат Климент наложил на рану хлеб, сильно надавил, так что мокрый мякиш расползся лепешкой, дал Томасу полоску мешковины и все так же, жестами, показал, что ткань нужно обмотать вокруг груди Женевьевы как повязку.
Ей было больно, ибо, чтобы сделать это, Томасу пришлось ее усадить. Брат Климент срезал остальную часть окровавленной рубашки, а Томас туго замотал мешковину вокруг ее груди и плеча, позволив ей лечь лишь после того, как припарка с плесенью была надежно закреплена на ране. Брат Климент улыбнулся, как бы говоря, что все было сделано правильно, потом, молитвенно сложив ладони, прикоснулся к ним щекой, показывая, что больная должна поспать.
— Спасибо, — сказал Томас.
Брат Климент широко улыбнулся, губы его приоткрылись, и Томас увидел, что у монаха нет языка. В соломенной кровле прошуршала крыса, и маленький монах схватил трезубец для ловли угрей и принялся яростно тыкать в солому. Правда, преуспел он лишь в том, что проделал в крыше несколько здоровенных дырок. Женевьева уснула.
Брат Климент на время удалился, чтобы позаботиться о нуждах прокаженных, потом вернулся с жаровней и глиняным горшком, в котором было несколько тлеющих угольков. Он зажег в жаровне связку трута, подпитал огонь лучиной и, когда пламя как следует разгорелось, сунул ранившую Женевьеву стрелу прямо в его жаркое сердце. Опаленные кожаные лопасти завоняли, брат Климент с довольным видом кивнул, и Томас сообразил, что маленький монах врачует рану, наказывая предмет, ставший ее причиной. Потом, когда провинившаяся стрела была наказана огнем, брат Климент на цыпочках подошел к Женевьеве, внимательно посмотрел на нее и с довольной улыбкой извлек из-под стола два грязных одеяла. Томас накрыл ими девушку.
Он оставил ее спящей. Ему нужно было напоить лошадей, дать им пощипать травки, потом поставить их в стойла рядом с монастырской давильней. Томас надеялся увидеть аббата Планшара, но монахи ушли на молитву и еще оставались в церкви аббатства, когда он, подражая брату Клименту, заставил кобылу вскрикнуть, рывком выдернув стрелу из ее крупа. Он был начеку и быстро отскочил в сторону, чтобы не получить от нее удар копытом. Когда лошадь успокоилась, он промыл ей рану водой, погладил животное по шее, а потом собрал в охапку седла, уздечки, луки и мешки и отнес их в лачугу, где застал Женевьеву уже проснувшейся. Она полулежала, прислонившись спиной к сложенному мешку, а брат Климент, со своим непременным квохтанием, кормил ее грибным супом со щавелем. Монах радостно улыбнулся Томасу, потом кивнул в сторону двора, откуда доносились звуки пения. Это пели прокаженные. Брат Климент стал им подтягивать, не раскрывая рта.
