— Марраско, никаких сомнений. Идемте со мной.
Они двинулись по лестнице. Открылась дверь, выглянул Шварц в
халате и изумленно уставился на новоприбывших.
— Я услышал голоса, — пояснил он. — А в чем
дело?
— Помощь пришла! — высокопарно заявил
Пуаро. — Пойдемте с нами. Наступил великий час, — и устремился
наверх.
— Вы что, идете к Друэ? — спросил Шварц. —
Как он, кстати?
— Доктор Лютц сказал, что вчера вечером он чувствовал
себя хорошо.
Они подошли к двери комнаты Друэ. Пуаро распахнул ее и
возвестил:
— Вот ваш дикий кабан, джентльмены. Живехонький.
А теперь забирайте его и позаботьтесь, чтобы он не ушел от
гильотины.
Лежавший в постели человек с перевязанным лицом рванулся, но
полицейские уже схватили его.
— Но ведь это же Гюстав, официант, — воскликнул
ошарашенный Шварц, — то бишь инспектор Друэ.
— Да, Гюстав — но не Друэ. Друэ был предыдущим
официантом, Робером. Его держали в нежилом крыле гостиницы, и Марраско убил его
в ту самую ночь, когда напали на меня.
7
— Понимаете, — снисходительно объяснял за
завтраком Пуаро вконец запутавшемуся американцу, — есть вещи, которые профессионал
видит сразу: например, разницу между сыщиком и преступником. Гюстав не был
официантом — это я понял сразу, — но и полицейским он не был. Я всю жизнь
имею дело с полицией и знаю, что к чему. Он мог бы сойти за полицейского перед
кем угодно, только не перед тем, кто сам служил в полиции.
Это сразу навело меня на подозрения. В тот вечер, вместо
того чтобы выпить кофе, я его вылил — и оказался прав. Ночью меня навестили,
причем человек этот явно был уверен, что я не проснусь, одурманенный
снотворным. Он порылся в моих вещах и нашел в бумажнике письмо, которое я там
специально оставил. На следующее утро Гюстав принес мне утренний кофе. Он
обратился ко мне по имени и держался как ни в чем не бывало. Но он был
озабочен, очень озабочен, потому что узнал, что полиция напала на его след. То,
что они прознали, где он находится, было для него страшным ударом. Это нарушало
все его планы — он оказался в мышеловке.
— Глупо было приезжать сюда, — сказал
Шварц. — Зачем ему это понадобилось?
— Не так глупо, как может показаться. Ему было
необходимо оказаться в уединенном месте, отрезанном от всего мира, чтобы
встретить некую особу и кое-что провернуть.
— Какую особу?
— Доктора Лютца.
— Доктора Лютца? Он что же, тоже жулик?
— Нет, доктор Лютц действительно врач, но не психиатр,
а хирург, друг мой, специалист по пластической хирургии, но сейчас он оказался
на чужбине без средств к существованию. Ему предложили большие деньги за то,
чтобы он приехал сюда и сделал одному человеку пластическую операцию. Возможно,
он догадывался, что этот человек — преступник, но предпочел закрыть на это
глаза. Поймите, они не могли позволить себе остановиться в каком-нибудь
санатории. Нет, безопаснее всего им было здесь, где до начала сезона никого не
бывает, а управляющего легко подкупить.
Но, как я уже сказал, планы их были нарушены.
Марраско кто-то выдал. Трое его телохранителей, которые
должны были находиться рядом с ним, еще не прибыли, но он начал действовать
немедленно. Он связал сотрудника полиции, выдававшего себя за официанта, запер
его в нежилом крыле гостиницы, а сам занял его место. Сообщники же его тем
временем испортили фуникулер. Это было сделано, чтобы выиграть время. На
следующий вечер они убили Друэ, изуродовали ему до неузнаваемости лицо и
прикололи на грудь записку. Они надеялись, что к тому времени как сообщение
будет восстановлено, Друэ будет похоронен как Марраско. Доктор Лютц без
промедления сделал ему операцию. Все. Им оставалось заставить замолчать еще
одного человека — Эркюля Пуаро, — и дело в шляпе. Телохранители Марраско
ворвались ко мне в комнату, и если бы не вы, друг мой…
С этими словами Пуаро отвесил Шварцу церемонный поклон.
— Так вы и в самом деле Пуаро? — спросил тот.
— В самом деле.
— И вас ни на секунду не ввела в заблуждение записка на
трупе? Вы все время знали, что это не Марраско?
— Разумеется, знал.
— Но почему же вы ничего не сказали?
Тон Пуаро вдруг стал очень торжественным.
— Потому что хотел быть уверенным в том, что передам
Марраско живым в руки полиции.
«Что схвачу живьем Эримантского вепря», — добавил он
про себя.
Авгиевы конюшни
1
— Положение создалось чрезвычайно щекотливое, мосье
Пуаро.
По губам Пуаро скользнула улыбка. Он едва не ответил:
«А иначе не бывает!»
Сдержавшись, он изобразил на лице скорбь, которая сделала бы
честь священнику у постели умирающего.
Сэр Джордж Конвэй между тем продолжал вещать весомо и
гладко. С губ его слетали одна фраза за другой: крайне щекотливое положение
правительства — интересы общества — единство партии — необходимость выступить
единым фронтом — возможности прессы — благосостояние нации…
Все это звучало замечательно, но ровным счетом ничего не
означало. Пуаро почувствовал знакомую ломоту в челюсти, когда невыносимо
хочется зевнуть, да воспитание не позволяет. То же самое он время от времени
ощущал при чтении отчетов о парламентских дебатах, но тогда не было нужды
сдерживать зевоту.
Он напряг все силы, чтобы дотерпеть до конца. При этом он
даже немного сочувствовал сэру Джорджу. Тот явно хотел ему что-то рассказать,
но его заносило все дальше и дальше от сути дела. За всеми этими словесами
никак не следовали факты, точно он хотел скрыть их от аудитории. Он был
мастером пустых фраз, очень приятных на слух, но лишенных какого бы то ни было
содержания.
Слова лились и лились, а бедный сэр Джордж наливался кровью
Он бросил отчаянный взгляд на человека, сидевшего во главе стола, и тот пришел
ему на помощь.
— Ладно, Джордж, — сказал Эдвард Ферриер. — Я
сам все объясню Пуаро перевел взгляд с министра внутренних дел на
премьер-министра. Он чувствовал острый интерес к Эдварду Ферриеру — интерес,
пробужденный случайной фразой восьмидесятидвухлетнего старика. Профессор Фергюс
Маклаод, разобравшись с химической проблемой, что помогло осудить убийцу, на
момент снизошел до политики.
