– Мне кажется, она большая любительница театральных
постановок, – ответил он наконец. – Думаю, она была очень расстроена
из-за этих часов.
– Каких часов?
– Тредуэлл только что мне рассказал. Похоже, компания
хотела пошутить. Они накупили много будильников и спрятали их где-то в комнате
этого молодого Уэйда. А потом парень умер, и это сделало всю затею, конечно,
очень неприятной.
Бандл кивнула.
– Тредуэлл рассказал мне еще кое-что странное об этих
часах, – продолжал лорд Катерхэм, теперь очень довольный собой. –
Похоже, кто-то собрал их вместе и выстроил в ряд на камине уже после смерти
бедняги.
– Ну и что? – не поняла Бандл.
– Я тоже думаю, что ничего особенного, –
согласился лорд Катерхэм. – Но очевидно, что вокруг всего этого был
большой шум. Никто не признается, что сделал это, представляешь? Все слуги были
опрошены и клянутся, что не прикасались к проклятым будильникам. В общем,
загадка. А потом еще и коронер задал вопросы на следствии, а ты ведь знаешь,
как трудно объяснить что-либо людям этого толка.
– Совершенно невозможно, – согласилась Бандл.
– И конечно, невероятно трудно понять смысл того, что
они говорят, – добавил лорд Катерхэм. – Я не понял половину из того,
что рассказал мне Тредуэлл. Между прочим, Бандл, парень умер в твоей комнате!
Бандл поморщилась.
– Почему необходимо было умирать именно в моей
комнате? – с возмущением спросила она.
– Об этом-то я и говорил! – торжественно
воскликнул лорд Катерхэм. – Эгоцентричность. Все теперь чертовски
эгоцентричны.
– В моей так в моей! Не возражаю, – расхрабрилась
Бандл. – Мне-то что?
– А я возражаю! – заявил ее отец. – Я очень
возражаю. Мне теперь будет сниться разное, ну, ты знаешь: светящиеся руки и
гремящие цепи.
– Хорошо, – сказала Бандл. – Тетя Луиза
умерла на твоей кровати. Интересно, ты часто видишь парящее над тобой ее
видение?
– Иногда, – подтвердил лорд Катерхэм. –
Особенно после омаров.
– Слава богу, я несуеверна, – объявила Бандл.
И тем не менее, сидя вечером у камина в своей
комнате, – стройная фигурка в пижаме, – она поймала себя на том, что
мысли ее возвращаются к этому веселому, праздному человеку, Джерри Уэйду.
Невозможно представить, чтобы такой, как он, переполненный радостями жизни, мог
обдуманно совершить самоубийство. Нет, скорее правомерен другой вывод. Джерри
принимал снотворное и по чистой случайности выпил лишнее. Это было возможно.
Она не могла представить себе Джерри Уэйда, терзаемого душевными муками.
Ее бегающий взгляд остановился на каминной полке, и она
стала думать об этой истории с часами. Ее служанка, тщательно
проинформированная второй горничной, только об этом и говорила. Она добавила
подробность, которую Тредуэлл посчитал нестоящей, чтобы рассказывать о ней
лорду Катерхэму, но которая возбудила любопытство Бандл.
Семь будильников были аккуратно выставлены в ряд на каминной
полке, а один оставшийся был найден на лужайке за домом, куда его, очевидно,
выбросили из окна.
Бандл озадачило подобное положение вещей как абсолютно
бессмысленное. Она еще могла представить себе, что одна из служанок убрала
часы, а потом, испугавшись расследования, стала отрицать это. Но наверняка ни
одна из служанок не могла выбросить часы в сад. Может, это сделал сам Джерри
Уэйд, когда первый будильник разбудил его своим грохотом? Но нет, это тоже
невозможно. Бандл предположила, что его смерть, должно быть, наступила ранним
утром, но еще до этого он некоторое время находился в коматозном состоянии.
Бандл нахмурилась. Эта история с часами очень любопытна.
Нужно поговорить с Биллом Эверслеем. Она знала, что он был там.
Для Бандл думать значило действовать. Она встала и подошла к
письменному столу. Это было складывающееся сооружение с крышкой, открывающейся
назад. Бандл села за него, положила перед собой лист бумаги и написала:
«Дорогой Билл…»
Бандл остановилась, чтобы выдвинуть нижнюю часть стола.
Однако та застряла на полпути, как это часто с ней бывало. Бандл нетерпеливо
дергала ее, но безрезультатно. Она вспомнила, что как-то однажды за стол
завалился конверт и заклинивал крышку до тех пор, пока его не достали. Она
взяла тонкий нож для разрезания бумаги и просунула его в узкую щель. Ей
повезло, и вскоре показался уголок белой бумаги. Бандл схватила его и вытащила
наружу. Это был исписанный листок, немного смятый.
Дата сразу же приковала к себе внимание Бандл. Крупная,
размашистая дата бросалась в глаза: «21 сент.».
– Двадцать первое сентября, – медленно произнесла
Бандл. – Так ведь это же!..
Она замолчала. Да, она была уверена в этом. Двадцать второго
Джерри Уэйд был найден мертвым. Тогда это должно быть письмо, которое он писал
в тот самый последний вечер перед трагедией. Бандл разгладила письмо и прочла
его. Оно было не окончено.
«Моя дорогая Лорейн! Я приеду к тебе в среду. Чувствую я
себя ужасно хорошо и вообще доволен собой во всех отношениях. Будет чудесно
увидеться с тобой. Послушай, прошу тебя, забудь, что я говорил тебе о той
истории про Семь Циферблатов! Я думал, это более или менее шутка, но оказалось
вовсе не так – все, что угодно, кроме этого. Я жалею, что вообще говорил с
тобой об этом, это не то дело, в которое можно вмешивать таких детей, как ты.
Поэтому забудь о нем, поняла?
Что же еще я хотел тебе написать? Мне так хочется спать, что
с трудом заставляю глаза не закрываться. А, вспомнил! О Ларчере. Я думаю…»
На этом письмо обрывалось.
Бандл сидела нахмурясь. «Семь Циферблатов». Где это?
Где-нибудь в трущобах Лондона, что ли? Слова «Семь Циферблатов» напоминали ей
еще о чем-то, но в этот момент она не могла сообразить о чем. Вместо этого она
обратила внимание на две фразы: «Чувствую я себя ужасно хорошо» и «Мне так
хочется спать, что с трудом заставляю глаза не закрываться».
Это не сходилось. Это совсем не сходилось. Потому что именно
этой ночью Джерри Уэйд принял такую сильную дозу хлорала, что не проснулся. А
если то, что он написал в письме, правда, то зачем ему нужно было принимать
хлорал? Бандл покачала головой. Она оглядела комнату и слегка вздрогнула,
представив, что сейчас Джерри Уэйд наблюдает за ней здесь, в этой комнате, где
он умер.
Она сидела очень тихо. В нерушимой тишине было слышно только
тиканье ее маленьких золотых часиков. Они звучали неестественно громко и
многозначительно.
Бандл глянула в сторону камина. Живая картина возникла перед
ее глазами. Покойник, лежащий на кровати, и семь будильников, тикающих на
камине, тикающих громко, зловеще… тикающих… тикающих…
