— Они думали, что я тоже датчанин, — ответил Альфред и сплюнул кровь из распухшей нижней губы.
— Неужели были настолько пьяны? — изумился я. — Ты ведь даже толком не говоришь на их языке.
— Я прикинулся немым музыкантом. — Король скорчил мне гримасу, а потом ухмыльнулся окровавленными губами, гордый своей хитростью.
Я не улыбнулся в ответ, и он вздохнул.
— Датчане и впрямь были очень пьяны, но я хотел выяснить, каковы их настроения, Утред. Уверены ли они в себе? Готовы ли к атаке? — Он помедлил, чтобы вытереть кровь с губ. — Я мог выяснить все это, только если бы сам на них взглянул. Ты видел Стеапу?
— Да.
— Я хочу забрать его с собой.
— Мой господин, да ты глупец! — не сдержавшись, воскликнул я. — Стеапа закован в цепи! И его сторожат полдюжины датчан!
— Даниил был в львином логове, но спасся. Святой Павел попал в темницу, однако Бог освободил его.
— Тогда пусть Бог и присмотрит за Стеапой, — ответил я. — А ты вернешься со мной на мельницу! И немедленно!
Альберт согнулся и напряженно произнес:
— Они ударили меня в живот.
«А еще, — подумал я, — завтра у тебя расцветет шикарный фингал под глазом».
Альфред вздрогнул, услышав прозвучавшие во дворе оглушительные радостные вопли, и я понял, что Стеапа либо погиб, либо уложил очередного противника.
— Я хочу увидеть свой дом, — упрямо сказал Альфред.
— Зачем?
— Потому что это мой дом, неужели не ясно? Ты можешь пойти со мной или остаться, как пожелаешь.
— Но там Гутрум! Ты хочешь, чтобы тебя узнали и убили?
— Гутрум будет внутри, а я собираюсь только посмотреть на дом снаружи.
Его нельзя было отговорить, поэтому я провел короля через двор на улицу, прикидывая, не лучше ли просто связать его и унести. Но Альфред был в таком упрямом настроении, что, вероятно, начал бы бороться — и кричал бы до тех пор, пока не явились бы люди, чтобы посмотреть, что тут за шум.
— Интересно, что случилось с монахинями? — спросил король, когда мы покинули монастырь.
— Одна из них вон там ублажает датчан всего за несколько пенни, — ответил я.
— О всемилостивый Господь! — Альфред перекрестился и повернул обратно.
Догадавшись, что он решил спасти эту женщину, я решительно потащил его вперед.
— Это безумие! — запротестовал я.
— Пойми, Утред, иначе нельзя, — спокойно ответил Альфред и остановился, чтобы прочесть мне проповедь. — Во что сейчас верит Уэссекс? Мои подданные считают, что я побежден, думают, будто датчане победили, и смирились с тем, что весной здесь появятся новые захватчики. Поэтому людям следует объяснить, что все обстоит иначе. Они должны узнать, что король жив, что он ходит среди врагов и дурачит их.
— Что ему хорошенько расквасили нос и поставили фингал под глазом, — добавил я.
— Это мы от них скроем, — улыбнулся Альфред, — и ты не расскажешь народу о той бессовестной женщине, которая отшлепала меня угрем. Мы должны даровать людям надежду, Утред, и весной эта надежда расцветет и подарит нам победу. Вспомни Боэция, Утред, вспомни его! Никогда не оставляй надежды.
Альфред искренне верил в то, что говорил. Он верил, что его хранит Господь, что ему дозволено ходить среди своих врагов, ничего не боясь. До известной степени он был прав, потому что у датчан имелись хорошие запасы эля, самодельного вина и меда, и большинство из них были слишком пьяны, чтобы обращать внимание на покрытого синяками человека со сломанной арфой в руке.
Никто нас не остановил, пока мы шли к бывшей королевской резиденции, однако у входа стояли шестеро облаченных в черные плащи стражей, и я не позволил Альфреду к ним приблизиться.
— Стоит им посмотреть на твою окровавленную физиономию, и они докончат то, что начали другие, — заявил я.
— Тогда позволь мне хотя бы пойти в церковь.
— Ты хочешь помолиться? — саркастически спросил я.
— Да, — ответил он просто.
Я попытался его остановить.
— Если ты здесь погибнешь, погибнет и Исеулт.
— Тут нет моей вины, — возразил Альфред. — Епископ решит, что ты присоединился к датчанам, и остальные с ним согласятся.
— У меня не осталось друзей среди датчан. Мои друзья были в числе заложников и погибли.
— Тогда я помолюсь за души этих язычников, — сказал Альфред и пошел к дверям церкви, где машинально стащил с головы капюшон, чтобы выказать уважение к святому месту.
Я рывком водворил капюшон на место, дабы скрыть синяки короля. Альфред не сопротивлялся, он просто толкнул дверь и перекрестился.
В церкви тоже расположились люди Гутрума. На полу валялись соломенные тюфяки, груды плетеных кольчуг, кучи оружия, а в нефе вокруг недавно сделанного очага сгрудились несколько мужчин и женщин. Датчане играли в кости и не обратили особого внимания на наше появление, лишь кто-то крикнул, чтобы мы закрыли дверь.
— Пошли-ка отсюда, — сказал я Альфреду. — Тебе нельзя здесь оставаться.
Он не ответил, благоговейно глядя туда, где раньше стоял алтарь, а теперь были привязаны с полдюжины лошадей.
— Уходим! — настойчиво повторил я — и тут вдруг услышал громкий приветственный возглас.
Я обернулся и увидел, как один из игроков в кости встал и с изумлением уставился на меня. Из тени выскочила собака, радостно запрыгала, пытаясь меня лизнуть, и тут я понял, что пес — это Нихтгенга, а человек, узнавший меня, — Рагнар. Ярл Рагнар, мой старый друг.
Тот, которого я считал мертвым.
Глава девятая
Рагнар обнял меня.
У нас обоих в глазах стояли слезы. Мы не сразу смогли заговорить, хотя я сохранил достаточно здравого смысла, чтобы оглянуться и убедиться, что Альфред в безопасности. Он присел на корточки рядом с дверью, укрывшись в густой тени тюка с шерстью, спрятав лицо под капюшоном.
— Я думал, ты погиб! — сказал я Рагнару.
— Я надеялся, что ты придешь! — воскликнул он, и некоторое время мы говорили одновременно, не слушая друг друга, а потом из задней части церкви вышла Брида.
Я изумленно смотрел на нее: надо же, уже совсем взрослая женщина, а она лишь засмеялась и чинно меня поцеловала.
— Утред, — необычайно ласково произнесла она мое имя.
Когда-то мы были любовниками, хотя оба тогда едва вышли из детского возраста. Брида была саксонкой, но решила остаться с датчанами, вместе с Рагнаром. Остальные женщины в зале были увешаны серебром, гранатами, янтарем и золотом, но Брида не носила никаких украшений — только гребень из слоновой кости, удерживавший ее густые черные волосы.
