Я был более чем смущен.
– О, конечно, конечно, нет…
– Но люди так несправедливы! Да, увы, так
несправедливы!
Я, несколько нервно пытаясь обойти мисс Гинч, тем не менее
успел взглянуть в ее глаза и сделал при этом весьма неприятное открытие. Мисс
Гинч искренне наслаждалась собой. Однажды в этот день я уже встретился с
человеком, который получал удовольствие от анонимных писем. Но энтузиазм
инспектора Грэйвса был профессиональным. А наслаждение мисс Гинч показалось мне
просто подозрительным и внушающим отвращение.
Странная мысль мелькнула у меня: а не сама ли мисс Гинч
написала эти письма?
Вернувшись домой, я обнаружил там миссис Дан-Кэлтроп,
беседующую с Джоанной. Мне подумалось, что супруга викария выглядит бледной и
больной.
– Это было для меня ужасным потрясением, мистер
Бартон, – сказала она. – Бедняжка, бедняжка!
– Да, – сказал я. – Это ужасно – думать, что
человека довели до того, что он лишил себя жизни.
– О, вы имеете в виду миссис Симмингтон?
– А разве вы не о ней?
Миссис Дан-Кэлтроп покачала головой.
– Конечно, кто-то в этом виноват, но это должно было
произойти во всяком случае, не так ли?
– Должно было произойти? – произнесла Джоанна
сухо.
Миссис Дан-Кэлтроп повернулась к ней:
– О, я думаю так, дорогая. Если вы считаете
самоубийство способом избежать хлопот, то становится не особенно важно, что
именно вы считаете хлопотами. И при любой серьезной неприятности, столкнись
миссис Симмингтон с ней лицом к лицу, она сделала бы то же самое. И все, что
тут можно утверждать, – что она была женщиной, склонной к такому поступку.
Никто не мог бы этого предположить. Она всегда казалась мне эгоистичной до
глупости, с твердой линией в жизни. Нет повода к беспокойству, могли бы вы
подумать, – но я начинаю понимать, как мало я в действительности знаю о
каждом.
– Мне любопытно, о ком же вы сказали «бедняжка», –
заметил я.
Она уставилась на меня.
– Разумеется, о той женщине, которая пишет письма.
– Не думаю, – холодно сказал я, – чтобы я
стал за нее переживать.
Миссис Дан-Кэлтроп наклонилась вперед, положила руку мне на
колено.
– Но неужели вы действительно… неужели вы не чувствуете?
Вы только вообразите! Подумайте, как отчаянно, безнадежно несчастен должен быть
человек, пишущий такие вещи! Как он одинок, оторван от человеческих радостей!
Насквозь отравленный, до краев наполненный заразой, ищущей выхода. Поэтому я
чувствую угрызения совести. Некто в этом городе мучается от такого ужасного
несчастья, а я об этом не догадывалась. Тут нельзя помочь действием – я никогда
этого не делаю. Но этот душевный порок – вроде нарыва на руке, черного и
распухшего. Если его вскрыть, гной вытечет, и опасность минует. Да, бедняжка,
бедняжка…
Она встала, собираясь уходить.
Я не мог согласиться с ней. Я ни в коем случае не испытывал
сочувствия к сочинителю анонимных писем. Но я спросил с любопытством:
– А вы не догадываетесь, кто эта женщина?
Миссис Дан-Кэлтроп перевела на меня взгляд – в ее чудесных
глазах отражалось замешательство.
– Ну, я могу предположить, – сказала она. –
Но ведь я могу и ошибиться, не так ли?
Она быстро вышла наружу и, внезапно повернув ко мне лицо,
спросила:
– Можете вы ответить, почему вы до сих пор не женаты,
мистер Бартон?
В любом другом случае подобный вопрос показался бы дерзким,
но когда вы говорили с миссис Дан-Кэлтроп, у вас возникало ощущение, что данная
мысль внезапно пришла ей в голову и что она действительно хочет знать – почему?
– Да позволительно мне будет сказать, – ответил я,
иронизируя, – что до сих пор не довелось встретить правильную женщину!
– Вы можете так сказать, – откликнулась миссис
Дан-Кэлтроп. – Но вряд ли это будет очень удачный ответ, потому что
слишком многие женятся на откровенно неправильных женщинах.
После этого она уже и в самом деле ушла.
Джоанна сказала:
– Знаешь, я действительно думаю, что она сумасшедшая.
Но она мне нравится. Здесь, в деревне, люди ее боятся.
– И я боюсь, немножко.
– Потому что ты никогда не знаешь, что она скажет в
следующее мгновение.
– Да. А с какой великолепной небрежностью она сообщила
о своих догадках!
Джоанна медленно произнесла:
– Ты тоже думаешь, что тот, кто пишет эти письма, очень
несчастен?
– Я не знаю, что думает или чувствует эта проклятая
ведьма! И не желаю знать. Ее жертвы – вот кого мне жаль.
Теперь мне кажется странным, что в наших размышлениях о
настроениях Ядовитого Пера мы упустили нечто абсолютно очевидное. Гриффитс
воображал, что эта женщина, возможно, очень экзальтированна. Я предполагал, что
она полна раскаяния, напуганная результатом дела своих рук. Миссис Дан-Кэлтроп
видела ее страдающей.
Но, очевидно, мы не приняли в расчет неизбежную реакцию этой
особы, или, возможно, я должен бы сказать: я не принял в расчет. Этой реакцией
был Страх.
Со смертью миссис Симмингтон письма стали оцениваться иначе,
нежели прежде. Не знаю, какова была официальная версия, – это, я полагаю,
было известно Симмингтону, – но было совершенно ясно, что, поскольку
письмо привело к смерти человека, положение автора писем теперь куда как более серьезно.
Уже не могло быть речи о том, чтобы расценить письма как шутку, если их автор
будет обнаружен. Полиция действовала энергично, вызвав эксперта Скотланд-Ярда.
Теперь для автора анонимок стало жизненно важным по-прежнему оставаться
неизвестным.
И все последующее объяснялось, если допустить, что Страх был
основным движущим мотивом. Но этого я не заметил. Хотя, конечно, все было
вполне очевидно.
Джоанна и я довольно поздно вышли к завтраку на следующее
утро. То есть, надо заметить, поздно по правилам Лимстока. Было половина
десятого – в Лондоне в это время Джоанна едва разлепляет веки, а мои глаза,
скорее всего, еще плотно закрыты.
Тем не менее, когда Патридж спросила: «Завтрак в половине
девятого или в девять?» – ни Джоанна, ни я не решились предложить более позднее
время.
К моей досаде, я обнаружил, что на пороге стоит Айми
Гриффитс и болтает с Меган.
Увидев нас, она громко сказала в своей обычной задушевной
манере:
