– Я полагаю, вы думаете, я такая же ужасная, как все.
Я был настолько поражен, что у меня трубка вывалилась изо
рта. Это была пенковая трубка, весьма приятного цвета, – и она разбилась.
Я сердито сказал Меган:
– Смотрите, что вы натворили!
Это странное дитя, вместо того чтобы расстроиться,
откровенно усмехнулось:
– Я поступаю, как вы.
Ответ ее прозвучал яростно. Можно вообразить, что так
ответила бы собака, умеющая говорить, – хотя это может оказаться
заблуждением относительно собак. Мне пришло в голову, что Меган, несмотря на
свое сходство с лошадью, имеет собачий характер. И уж конечно, она была не
вполне человеком.
– Что вы сказали перед тем, как она разбилась? –
спросил я, тщательно собирая осколки заветной трубки.
– Я сказала, что полагаю – вы считаете меня
ужасной, – повторила Меган, но уже совсем другим тоном.
– Почему бы я должен так считать?
Меган серьезно объяснила:
– Потому что я ужасная.
Я резко сказал:
– Не будьте дурочкой.
Меган тряхнула головой:
– Все точно. Я не дурочка. Хотя многие так обо мне
думают. Они не знают, что я прекрасно понимаю, чего они хотят, и что я
постоянно ненавижу их.
– Ненавидите их?
– Да, – отрезала Меган.
Ее глаза – недетские грустные глаза – смотрели на меня
пристально, не мигая. Это был долгий, внимательный взгляд.
– Вы бы тоже ненавидели людей, если бы были похожи на
меня, – сказала она. – Если бы вы были нежеланны.
– Вам не кажется, что вы слегка нездоровы? –
спросил я.
– Да, – сказала Меган. – Это самое говорят
все, когда слышат правду. А это правда. Меня не хотят видеть в доме, и я
понимаю почему. Мамуля ничуть не любит меня. Я думаю, я напоминаю ей отца, а он
был жесток с ней, ужасно жесток, судя по тому, что я слышала. Только матери не
могут сказать, что им не нужны их дети, и сбежать от них. Или съесть их. Кошки
ведь съедают тех котят, которых не любят. Мне кажется, это благоразумно. Ни
пустой траты времени, ни неприятностей. А вот человеческие матери не оставляют
своих детей, даже присматривают за ними. Пока я жила в школе, все было не так
уж плохо, но вы же видите, что мамуле хотелось бы остаться с моим приемным
отцом и мальчиками.
Я медленно произнес:
– Мне все же кажется, что вы нездоровы, Меган, но если
допустить, что кое-что из того, что вы говорите, – правда, то почему вы не
уедете и не начнете жить самостоятельно?
Она улыбнулась мне странно, не по-детски.
– Вы хотите сказать, заняться делом? Зарабатывать на
жизнь?
– Да.
– Чем?
– Я полагаю, вы могли бы чему-нибудь научиться.
Стенографии, машинописи, книжной торговле…
– Не уверена, что могу. Я мало понимаю в делах. Зато…
– Ну?
Она перед этим отвернулась от меня, а сейчас медленно
повернула голову. Ее лицо покраснело, на глазах были слезы. И когда она
заговорила, детство вновь звучало в ее голосе:
– Почему я не уезжаю? Или хотя бы не попытаюсь это
сделать? Они меня не хотят, но я останусь. Я останусь, и пусть они об этом
пожалеют. Пусть они все об этом пожалеют! Ненавистные свиньи! Я ненавижу всех в
Лимстоке! Они все думают, что я глупая и безобразная. Я им покажу! Я им покажу!
Я…
Это был детский, необычайно трогательный гнев.
Я услышал шаги по гравию за углом дома.
– Быстро! – свирепо рявкнул я. – Бегите в дом
через гостиную! Пойдите в ванную. Умойтесь. Быстро!
Она неловко вскочила на ноги и мгновенно забралась в дом
через окно, пока Джоанна огибала угол.
Я сказал ей, что к обеду пришла Меган.
– Хорошо, – кивнула Джоанна. – Мне нравится
Меган, хотя я все-таки думаю, что она немножко слабоумная. Ребенок,
подброшенный на порог феями. Но она интересная.
Похоже, я до сих пор не уделил внимания преподобному
Дан-Кэлтропу и миссис Дан-Кэлтроп.
А ведь оба они, викарий и его жена, были оригинальными
персонами. Дан-Кэлтроп, наверное, был самым далеким от жизни человеком, какого
я когда-либо знал. Его существование заключалось в его книгах и ученых штудиях.
Его жена, напротив, отличалась тем, что всегда все знала. Хотя она редко давала
советы и никогда ни во что не вмешивалась, она все же взывала к совести жителей
деревни, словно олицетворяя самого Господа.
Миссис Дан-Кэлтроп остановила меня на Верхней улице на
другой день после того, как Меган приходила к обеду. Я, как обычно, изумился –
потому что миссис Дан-Кэлтроп двигалась так, словно она не гуляла, а гналась за
кем-то, и оттого приобретала потрясающее сходство с борзой; а поскольку ее
взгляд был постоянно сосредоточен на горизонте, вы были уверены, что ее цель
находится в полутора милях отсюда.
– О! – сказала она. – Мистер Бартон!
Она произнесла это немного торжествующе, тоном человека,
разрешившего особо хитрую загадку. Я подтвердил, что я действительно мистер
Бартон, и миссис Дан-Кэлтроп, оставив в покое горизонт, попыталась
сосредоточить свое внимание на мне.
– Для чего, – спросила она, – я хотела вас
увидеть?
Я ничем не мог ей помочь. Она стояла, хмуря брови, пребывая
в глубоком замешательстве.
– Что-то очень гадкое, – сказала она.
– Прошу меня извинить за это, – пораженный, сказал
я.
– А! – вскрикнула миссис Дан-Кэлтроп. – Анонимные
письма! Что за историю с анонимными письмами вы привезли к нам?
– Я не привозил ее, – возразил я. – Это здесь
уже было.
– Никто ничего подобного не получал, пока вы не
приехали, – сказала миссис Дан-Кэлтроп обвиняюще.
– Письма приходили и до нас, миссис Дан-Кэлтроп. Этот
ужас начался давно.
– О боже! – сказала миссис Дан-Кэлтроп. – Мне
это не нравится.
Она помолчала, и ее взгляд вновь убежал вдаль. Потом она
сообщила:
– Я не могу избавиться от чувства, что это нечто дурное.
Мы не такие здесь. Зависть, конечно, и злоба, и мелкие стычки с давних
пор, – но я не думала, что есть некто, способный на такое. Да, никогда не
думала. И это огорчает меня, видите ли, потому что я должна была бы знать.
Ее прекрасные глаза вернулись с горизонта и нашли меня. Во
взгляде было беспокойство и искреннее замешательство.
