Я увидел, что Стеапа — возможно, самый великий воин Уэссекса, плачет. Он, как и я, любил Этельфлэд.
В церкви собралось около трехсот человек. Явились посланники из заморских королевств Франкии и другие — из Нортумбрии, Мерсии, Восточной Англии и валлийских королевств. Посланники — все они были священниками или знатными людьми — получили почетные места рядом с алтарем. Олдермены и высшие магистраты Уэссекса тоже собрались там, а ближе всего к алтарю теснилось темное стадо церковников и монахов.
Я мало что расслышал из мессы, потому что мы с Гизелой стояли в задней части церкви и разговаривали с друзьями. Время от времени священник резко призывал к тишине, но никто не обращал на это ни малейшего внимания.
Хильда, аббатиса монастыря в Винтанкестере, обняла Гизелу. У жены среди христиан были две хорошие подруги: во-первых, Хильда, некогда оставившая церковь и ставшая моей любовницей, а во-вторых, Тайра, сестра Рагнара, с которой я рос и которую любил как сестру. Тайра была датчанкой, конечно, и ее воспитали в поклонении Одину и Тору, но она перешла в христианство и уехала на юг, в Уэссекс. Тайра была одета, как монахиня — в тускло-серую робу с капюшоном, под которым прятала свою удивительную красоту. Черный кушак опоясывал ее талию, обычно такую же тонкую, как у Гизелы, но теперь раздавшуюся из-за беременности.
Я осторожно положил руку на кушак.
— Еще один? — спросил я.
— И скоро, — ответила Тайра.
Она родила уже троих детей, из которых один, мальчик, все еще был жив.
— Такова воля Господа, — серьезно проговорила Тайра.
Ее чувство юмора, запомнившееся мне по детским годам, испарилось, когда она приняла христианство… Хотя, по правде сказать, чувство юмора, вероятно, покинуло ее во время пребывания в Дунхолме, в рабстве у врагов ее брата. Те, кто захватил ее в плен, насиловали ее и избивали, и свели ее с ума. Мы с Рагнаром пробились в Дунхолм, чтобы вызволить ее, но именно христианство освободило Тайру от безумия и превратило в спокойную женщину, так серьезно глядевшую на меня.
— Как поживает твой муж? — спросил я.
— Хорошо, спасибо, — ее лицо слегка прояснилось.
Тайра нашла любовь, но любовь не только Бога, но и хорошего человека, за что я был ему благодарен.
— И ты, конечно, назовешь ребенка Утредом, если родится мальчик, — серьезно проговорил я.
— Если король разрешит, — ответила Тайра, — мы наречем его Альфредом, а если будет девочка, назовем Хильдой.
Это заставило Хильду заплакать, а Гизела сообщила, что тоже беременна, после чего все три женщины погрузились в бесконечные разговоры о детях.
Я удрал и нашел Стеапу, чьи плечи и голова возвышались над всеми собравшимися.
— Ты знаешь, что я должен вышвырнуть из Лундена Зигфрида и Эрика? — спросил я его.
— Мне сказали об этом, — ответил тот медленно и осторожно.
— Ты со мной пойдешь?
Он быстро улыбнулся, и я принял это за знак согласия.
У Стеапы было устрашающее лицо; его кожа так туго обтягивала череп, что он словно непрерывно гримасничал. В битве Стеапа вселял ужас — огромный воин, вооруженный мечом, боевым искусством и дикостью. Он родился рабом, но рост и воинская сноровка возвысили его до нынешнего положения.
Он служил в гвардии Альфреда, сам теперь владел рабами и имел широкую полосу прекрасной земли в Уэссексе. Люди вели себя осторожно рядом со Стеапой, потому что его лицо всегда выглядело гневным, но я знал, что он добрый человек. Хотя и не был умен. Стеапа никогда не был мыслителем, но всегда оставался добрым и верным.
— Я попрошу короля тебя отпустить, — сказал я.
— Альфред захочет, чтобы я отправился с Этельредом, — отозвался тот.
— Но ты предпочел бы быть рядом с человеком, который сражается, верно? — спросил я.
Стеапа заморгал, глядя на меня. Ему не хватало смекалки, чтобы понять, какое оскорбление я только что бросил в адрес кузена.
— Я буду сражаться, — сказал он и положил огромную руку на плечи своей жены, крошечного создания с тревожным лицом и маленькими глазками.
Я никак не мог запомнить ее имени, поэтому, вежливо поздоровавшись, стал протискиваться через толпу.
Меня нашел Этельвольд. Племянник Альфреда снова начал пить, и глаза его налились кровью. Раньше он был красивым молодым человеком, но теперь его лицо опухло, а под кожей появились красные прожилки. Он оттащил меня в дальний конец церкви и встал под знаменем, на котором красной шерстью было вышито длинное увещевание.
«Все, что просите у Господа, — гласило оно, — дастся вам, если вы веруете. Когда просит хороший молящийся, кроткая вера вознаграждается».
Я решил, что эту вышивку сделали жена Альфреда и ее дамы, но изречение сильно смахивало на высказывание самого Альфреда.
Этельвольд крепко, до боли вцепился в мой локоть и укоризненно прошипел:
— Я думал, ты на моей стороне.
— Так оно и есть, — сказал я.
Он подозрительно уставился на меня.
— Ты встречался с Бьорном?
— Я встречался с человеком, который притворялся мертвецом.
Этельвольд не обратил внимания на мои слова, и это меня удивило. Я вспомнил, как сильно на него подействовала встреча с Бьорном, так сильно, что племянник короля на время даже перестал пить. Но теперь я отрицал, что труп и вправду вставал из могилы, а Этельвольд отнесся к этому, как к чему-то неважному.
— Ты не понимаешь, — сказал он, все еще стискивая мой локоть, — это наш самый крупный шанс!
— Шанс на что? — терпеливо спросил я.
— Избавиться от него, — неистово проговорил Этельвольд, и некоторые люди, стоявшие неподалеку, повернулись и посмотрели на нас.
Я ничего не сказал.
Конечно, Этельвольд хотел избавиться от дяди, но у него не хватало храбрости самому нанести удар, поэтому он постоянно искал союзников вроде меня. Этельвольд посмотрел мне в лицо и, очевидно, не нашел там поддержки, потому что выпустил мою руку.
— Они хотят знать, попросил ли ты Рагнара прийти, — тихо сказал он.
Итак, Этельвольд все еще поддерживал связь с Зигфридом? Это было интересно, но не слишком удивительно.
— Нет, — ответил я. — Не попросил.
— Ради Господа, почему?
— Потому что Бьорн солгал, — ответил я, — и мне не суждено стать королем Мерсии.
— Если я когда-нибудь стану королем Уэссекса, — горько проговорил Этельвольд, — тогда тебе лучше бежать, спасая свою жизнь.
Я улыбнулся и молча посмотрел ему в глаза немигающим взглядом. Спустя некоторое время он отвернулся и что-то неразборчиво пробормотал — наверное, извинения. Потом с мрачным лицом уставился на другой конец церкви и яростно сказал:
