— Почему ты не предупредил меня, Утред? — спросила она.
— Потому что ты этого не хотела, — ответил я.
Она подумала над моими словами и резко кивнула.
— Верно, не хотела. Ты прав. Я посадила себя в клетку, не так ли? А потом сама ее заперла.
— Так отопри ее, — жестоко сказал я.
— Не могу, — отрывисто ответила она.
— Не можешь? — переспросила Гизела.
— Ключи от нее у Бога.
Я улыбнулся, услышав этот ответ, и сообщил:
— Мне никогда не нравился ваш бог.
— Неудивительно, что мой муж считает тебя плохим человеком, — с улыбкой сказала Этельфлэд.
— Он так говорит?
— Он говорит, что ты злой, что тебе нельзя доверять, что ты вероломный.
Я улыбнулся и ничего не ответил.
— А еще он упрямый, — продолжила список Гизела, — туповатый и жестокий.
— Да, я таков, — ответил я.
— И очень добрый, — закончила Гизела.
Этельфлэд все еще смотрела на меня снизу вверх.
— Он тебя боится, — проговорила она. — А Алдхельм тебя ненавидит. И убил бы тебя, если б мог.
— Пусть попробует, — ответил я.
— Алдхельм хочет, чтобы мой муж стал королем, — сказала Этельфлэд.
— А что об этом думает твой муж? — спросил я.
— Он был бы не прочь, — ответила Этельфлэд.
Это меня не удивило. В Мерсии не было короля, а у Этельреда имелись права на трон. Но мой кузен был ничем без поддержки Альфреда, а тот не хотел, чтобы кто-нибудь называл себя королем Мерсии.
— Почему бы твоему отцу не провозгласить королем Мерсии самого себя? — спросил я Этельфлэд.
— Думаю, он так и поступит, — ответила она. — Когда-нибудь.
— Но не сейчас?
— Мерсия — гордая страна, — сказала Этельфлэд, — и не все мерсийцы любят Уэссекс.
— И ты здесь затем, чтобы заставить их полюбить Уэссекс?
Она прикоснулась к своему животу.
— Может, мой отец хочет, чтобы его первый внук стал королем Мерсии? Король, в чьих жилах течет кровь восточных саксов?
— И кровь Этельреда, — угрюмо проговорил я.
Вздохнув, она печально сказала, словно пытаясь убедить в этом саму себя:
— Он не плохой человек.
— Он тебя бьет, — сухо заметила Гизела.
— Он хочет быть хорошим человеком, — сказала Этельфлэд и прикоснулась к моей руке. — Таким, как ты, Утред.
— Как я! — отозвался я, едва удержавшись от смеха.
— Тем, кого боятся, — объяснила Этельфлэд.
— Тогда почему он попусту тратит время здесь? — спросил я. — Почему не возьмет свои корабли, чтобы сражаться с датчанами?
Этельфлэд вздохнула.
— Потому что Алдхельм советует ему не делать этого. Алдхельм говорит, что, если Ганнкель останется в Кенте или Восточной Англии, моему отцу придется держать здесь больше воинов. Ему придется все время посматривать на восток.
— Он в любом случае должен это сделать.
— Но Алдхельм говорит — если отцу придется все время беспокоиться об ордах язычников в устье Темеза, он может и не заметить, что происходит в Мерсии.
— Где мой кузен объявит себя королем? — догадался я.
— Он потребует такую цену, — сказала Этельфлэд, — за то, что защищает северную границу Уэссекса.
— А ты будешь королевой.
Она скорчила гримаску.
— Думаешь, я сильно этого хочу?
— Не думаю, — признался я.
— Я этого не хочу. Чего я хочу — это чтобы датчане ушли из Мерсии, из Восточной Англии и Нортумбрии.
Она была почти ребенком, худенькой девчушкой с курносым носиком и яркими глазами, но в ней была сталь. Она говорила все это мне, человеку, который любил датчан, потому что те меня воспитали, и датчанке Гизеле. Но Этельфлэд не пыталась смягчить свои слова. В ней жила ненависть к датчанам, унаследованная от отца.
Потом, внезапно, она содрогнулась — и сталь исчезла.
— И я хочу жить, — сказала она.
Я не знал, что ответить. Женщины умирали в родах. Так много их умирало! Оба раза, когда Гизела рожала, я приносил жертвы Одину и Тору, и все равно боялся. И я боялся сейчас, потому что она снова была беременна.
— Прибегни к услугам самых мудрых женщин, — сказала Гизела, — доверься травам и чарам, которыми они пользуются.
— Нет, — твердо ответила Этельфлэд. — Я не об этом.
— Тогда о чем же?
— Сегодня ночью, — ответила Этельфлэд. — В полночь, в церкви Святого Альбана.
— Ночью? — переспросил я в полном недоумении. — В церкви?
Она посмотрела на меня снизу вверх большими голубыми глазами.
— Они могут меня убить, — сказала Этельфлэд.
— Нет! — запротестовала Гизела, не веря своим ушам.
Он хочет убедиться, что ребенок — его, — перебила Этельфлэд. — И, конечно же, ребенок его! Но они хотят в этом убедиться, и я боюсь!
Гизела обняла Этельфлэд и погладила по голове.
— Никто тебя не убьет, — тихо сказала она, глядя на меня.
— Будьте в церкви, пожалуйста, — сказала Этельфлэд.
Ее голос звучал приглушенно, потому что голова ее все еще была прижата к груди Гизелы.
— Мы будем с тобой, — проговорила Гизела.
— Идите в большую церковь, ту, что посвящена Альбану, — сказала Этельфлэд. Теперь она тихо плакала. — Это очень больно? Как будто тебя разрывают пополам? Так говорит моя мать.
— Больно, — призналась Гизела, — но в результате познаешь радость, которой нет равных.
Она снова погладила Этельфлэд по голове и уставилась на меня так, словно я мог объяснить, что должно произойти нынче в полночь. Но я понятия не имел, что задумал мой подозрительный кузен.
Потом в дверях появилась женщина, которая привела нас в грушевый сад.
— Твой муж, госпожа, — настойчиво сказала она, — хочет, чтобы ты явилась в зал.
— Я должна идти, — сказала Этельфлэд.
Она вытерла глаза рукавом, безрадостно улыбнулась нам и убежала.
— Что они собираются с ней сделать? — сердито спросила Гизела.
— Не знаю.
— Колдовство? Какое-то христианское колдовство?
— Не знаю, — повторил я.
И я впрямь ничего не знал, кроме того, что сборище намечается в полночь, в самый темный час, когда появляется зло и оборотни крадутся по земле, когда появляются Движущиеся Тени.
