Все трое ждали недалеко от гниющей туши овцы. Я решил, что ее убил волк, которого потом прогнали собаки, так что туша осталась лежать здесь; в ней кишели черви, ее клевали вороны, над ней жужжали мухи.
Ветер нес всю вонь к нам — наверное, потому Эльфрик и решил остановиться именно здесь.
У моего дяди была утонченная внешность. Он был стройным, с узким лицом, ястребиным носом и темными настороженными глазами. Его волосы — хотя их почти не было видно под краем шлема — побелели. Он спокойно наблюдал за мной, не выказывая страха, когда я остановился неподалеку.
— Я так понимаю, ты Утред? — спросил он.
— Утред Беббанбургский, — ответил я.
— Тогда я должен тебя поздравить.
— С чем?
— С твоей победой над Харальдом. Весть об этом вызвала большую радость у добрых христиан.
— Поэтому ты не веселился? — парировал я.
— Ярл Рагнар, — Эльфрик не обратил внимания на мое мелкое оскорбление и серьезно кивнул моему спутнику. — Твой визит делает мне честь, господин, но тебе следовало бы предупредить о своем появлении. Я бы задал тебе пир.
— Мы просто тренировали лошадей, — жизнерадостно ответил Рагнар.
— Здесь далеко от твоего дома, — заметил Эльфрик.
— Но не от моего.
Темные глаза уставились на меня из-под нависших век.
— Тебя всегда радушно примут здесь, Утред, — сказал дядя. — В любое время, когда пожелаешь явиться домой, просто приходи. Поверь, я буду рад тебя видеть.
— Я приду, — пообещал я.
Мгновение длилось молчание. Моя лошадь топнула облепленной грязью ногой.
За нами наблюдали две шеренги воинов в кольчугах. Я слышал лишь, как чайки кричат на далеком берегу. То были звуки моего детства, никогда не смолкающие, как море.
— Ребенком ты был непослушным, упрямым и глупым, — нарушил неловкое молчание дядя. — Похоже, ты не изменился.
— Спроси об этом Альфреда Уэссекского, — ответил я. — Сейчас он не был бы королем без моей упрямой глупости.
— Альфред знал, как тебя использовать, — заметил дядя. — Ты был его псом. Он кормил тебя и сдерживал. Но ты, как дурак, сорвался с его цепи. Кто будет кормить тебя теперь?
— Я буду, — весело сказал Рагнар.
— Но у тебя, господин, — уважительно проговорил Эльфрик, — недостаточно людей, чтобы наблюдать, как они умирают у моих стен. Утреду придется найти собственных людей.
— В Нортумбрии много датчан, — сказал я.
— А датчане ищут золото, — ответил Эльфрик. — Ты и вправду думаешь, что в моей крепости достаточно золота, чтобы привлечь датчан Нортумбрии к Беббанбургу? — Он слегка улыбнулся. — Тебе придется найти собственное золото, Утред.
Он помолчал, ожидая, что я что-нибудь скажу, но я молчал. Ворон, которого наше присутствие согнало с трупа овцы, протестовал с голого дерева.
— Думаешь, твоя аглэквиф приведет тебя к золоту? — спросил Эльфрик.
Аглэквиф — так называли жестокую женщину, колдунью, и он имел в виду Скади.
— У меня нет аглэквиф, — ответил я.
— Она искушает тебя богатствами своего мужа, — сказал Эльфрик.
— Неужели?
— А как же иначе? — отозвался он. — Но Скирниру известно, что она делает.
— Потому что ты ему рассказал?
Дядя кивнул.
— Я счел нужным послать ему весточку о жене. Я подумал, что то будет проявлением учтивости к соседу из-за моря. Скирнир, без сомнения, поприветствует тебя весной, как и я поприветствую тебя, Утред, коли ты решишь прийти домой.
Он подчеркнул последнее слово, прокатив его по языку, потом подобрал поводья.
— Мне больше нечего тебе сказать.
Он кивнул Рагнару, потом своим людям, и все трое повернули прочь.
— Я убью тебя! — прокричал я ему вдогонку. — Тебя и твоих срущих капустой сыновей!
Он просто небрежно махнул и продолжал ехать дальше.
Помню, я подумал, что в этой встрече Эльфрик остался победителем. Он спустился из своей крепости и обращался со мной, как с ребенком, а теперь ехал обратно в то прекрасное место рядом с морем, где я не смог бы его достать. Я не шелохнулся.
— И что теперь? — спросил Рагнар.
— Я повешу его на кишках его сыновей, — сказал я, — и помочусь на его труп.
— И как ты это сделаешь?
— Мне нужно золото.
— Скирнир?
— А где еще я смогу его добыть?
Рагнар повернул коня.
— В Шотландии есть серебро, — сказал он. — И в Ирландии тоже.
— И в обоих местах его защищают орды дикарей, — ответил я.
— Тогда Уэссекс? — предложил Рагнар.
Я не стронул с места свою лошадь, и Рагнару пришлось вернуться ко мне.
— Уэссекс? — эхом повторил я.
— Говорят, церкви Альфреда богаты.
— О, они богаты, — сказал я. — Они настолько богаты, что могут позволить себе посылать серебро папе. Они ломятся от серебра. На их алтарях — золото. В Уэссексе есть деньги, мой друг, столько денег!
Рагнар поманил своих людей, и двое из них подъехали к нам, везя наши мечи. Мы застегнули на талии ремни и больше не чувствовали себя голыми. Потом два всадника шагом поехали прочь, снова оставив нас с Рагнаром наедине. Морской ветер принес запах дома, и вонь трупа стала слабее.
— Итак, ты атакуешь в следующем году? — спросил я друга.
Он мгновение подумал, потом пожал плечами и сказал:
— Брида думает, что я стал толстым и счастливым.
— Так и есть.
Рагнар коротко улыбнулся и спросил:
— Зачем мы сражаемся?
— Потому что родились на свет, — свирепо ответил я.
— Чтобы найти место, которое мы назовем домом, — предположил Рагнар. — Место, где нам не нужно будет больше сражаться.
— Дунхолм?
— Это такая же безопасная крепость, как Беббанбург. И я люблю Дунхолм.
— А Брида хочет, чтобы ты его покинул?
Рагнар кивнул.
— Она права, — грустно признал он. — Если мы ничего не предпримем, Уэссекс расползется повсюду, как чума. Везде будут священники.
Мы ищем будущее. Мы смотрим в туман и надеемся увидеть вехи, которые придадут смысл нашей судьбе. Всю свою жизнь я пытался понять прошлое, потому что это прошлое было таким славным. Мы видим остатки этой славы по всей Британии. Мы видим огромные мраморные дома, возведенные римлянами, мы путешествуем по дорогам, которые они проложили, по мостам, которые они построили, — и все это медленно исчезает. Мрамор трескается на морозе, стены рушатся. Альфред и ему подобные верили, что приносят цивилизацию в злой, падший мир, но все, что он делал, — это издавал законы. Столько законов! Но законы были лишь выражением надежды, потому что реальностью были бурги, стены, копья на укреплениях и блеск шлемов на рассвете; страх перед облаченными в кольчуги грабителями, стук копыт и вопли жертв.
