– Избавителя от чего? – полюбопытствовал я.
– От язычников, разумеется, – отвечал Кулух. – Ланселот, мол, христианский король, который поведет их на небеса. А знаешь почему? Из-за орлана на щите. У него ведь рыба в когтях, помнишь? А рыба – христианский символ. – Он сплюнул от отвращения. – Христиане ничего о нем не знают, но видят рыбу и думают, что это символ их бога.
– Рыба? – не поверил Артур.
– Рыба, – подтвердил Кулух. – Может, они молятся форели? Откуда мне знать? Если они поклоняются святому духу, деве и плотнику, почему бы не поклоняться еще и рыбе? С сумасшедших и не то станется.
– Они не сумасшедшие, – сказал Артур, – просто немного экзальтированные.
– А ты видел их ритуалы в последнее время? – спросил Кулух.
– Со свадьбы Морганы – нет.
– Так пойди и посмотри, – сказал Кулух.
Уже давно свечерело, и мы закончили ужинать, но он настоял, чтобы мы надели темные плащи и вышли через одну из боковых дверей дворца. Кулух провел нас неосвещенной улицей на форум, где христиане устроили церковь в старом римском храме, прежде посвященном Аполлону, а ныне побеленном и очищенном от всяких следов язычества. Мы вошли через западный вход и, найдя темную нишу, встали на колени, чтобы не отличаться от толпы молящихся.
Кулух сказал, что христиане собираются тут каждый вечер, и каждый вечер одно и то же исступление воцаряется после того, как священник раздает им хлеб и вино. Хлеб и вино магические – считается, что это тело и кровь их бога. Мы смотрели, как молящиеся потянулись к алтарю. По меньшей мере половину из них составляли женщины, и, получив от священника хлеб, они впадали в экстаз. Мне это было не в новинку – языческие ритуалы Мерлина тоже частенько заканчивались тем, что женщины принимались с криками плясать вокруг костров. Здешние христианки вели себя очень похоже. Они танцевали с закрытыми глазами, воздев руки к беленому потолку, под которым клубился густой дым от факелов и кадильниц. Некоторые выкрикивали странные слова, другие застывали в трансе перед статуей матери своего бога, третьи извивались на полу, но основная часть просто танцевала под монотонное пение трех священников. Мужчины все больше наблюдали, но несколько человек присоединились к танцующим. Они-то и начали первыми раздеваться до пояса, хватать плетки и стегать себя по спине. Я изумился, потому что ничего подобного прежде не видывал, однако изумление переросло в ужас, когда женщины, присоединившись к мужчинам, с исступленными выкриками принялись до крови бичевать себя по голым грудям и спине.
– Безумие! Чистое безумие! – растерянно прошептал Артур.
– Оно распространяется, – мрачно предупредил Кулух.
Одна из женщин хлестала себя по спине ржавой железной цепью. Ее дикие вопли отдавались под каменными сводами, кровь брызгала на мощеный пол.
– И так каждый вечер, – сказал Кулух.
Молящиеся обступили исступленных танцоров кольцом, и мы трое остались одни в неосвещенной нише. Священник, увидев это, метнулся к нам.
– Вкусили вы тела Христова? – спросил он.
– Мы ужинали жареным гусем, – вежливо отвечал Артур, поднимаясь с колен.
Священник выпучил на нас глаза, узнал Кулуха и плюнул ему в лицо.
– Язычник! Идолопоклонник! Ты смеешь осквернять своим присутствием храм Божий!
Он ударил Кулуха, что было ошибкой – тот отвечал такой затрещиной, что священник с размаху грохнулся спиной на каменный пол. Впрочем, стычка привлекла внимание мужчин, до того смотревших на самобичевание танцоров. Послышался угрожающий рев.
– Пора уходить, – сказал Артур, и мы ретировались на форум, где стояли копейщики Кулуха.
Христиане высыпали из церкви, но воины сдвинули щиты и опустили копья, а штурмовать дворец наши преследователи не решились.
– Сегодня они, может, и не нападут, – заметил Кулух, – но с каждым днем эти людишки становятся все храбрее.
Артур смотрел из дворцового окна на беснующуюся толпу христиан.
– Чего они хотят? – изумленно спросил он. В религии ему нравилась чинность. Приезжая в Линдинис, он по утрам всегда вместе со мной и с Кайнвин преклонял колени перед нашими домашними богами, клал перед ними кусок хлеба и молился о благополучном исполнении дневных дел. Такую религию Артур понимал; то, что происходило ночью в церкви, ставило его в тупик.
– Они верят, – начал объяснять Кулух, – будто их бог через пять лет вернется на землю, и считают, что должны приготовить землю к его приходу. Священники говорят, для этого надо уничтожить язычников, и проповедуют, что Думнонии нужен король-христианин.
– У них будет Мордред, – мрачно проговорил Артур.
– Тогда замени рыбой дракона на его щите, – посоветовал Кулух, – ибо, поверь, они распаляются с каждым днем. Беспорядков не избежать.
– Мы их умиротворим, – сказал Артур. – Объявим, что Мордред – христианин, и, может быть, они успокоятся. И, наверное, стоит построить им церковь, о которой просит Сэнсам.
– Если это предотвратит беспорядки, то почему бы нет? – отвечал я.
Наутро мы в сопровождении Кулуха и десятка его людей выехали из Иски, пересекли реку по римскому мосту и свернули на юг, к побережью. Артур больше не упоминал о вчерашних фанатиках, но был странно молчалив, и я догадывался, что он сильно опечален. Ему не нравились любые формы религиозного экстаза, лишающие людей разума, и он, видимо, боялся, что это заразное безумие пошатнет установленный в стране мир.
Однако сейчас нас беспокоили не думнонийские христиане, а Тристан. Кулух выслал вперед гонца с известием о нашем приезде, и принц выехал встречать дорогих гостей. Он галопом подскакал к нам, радостно крича, но сразу сник от холодной сдержанности Артура. Сдержанность эта проистекала не от того, что Артур питал к принцу неприязнь – напротив, он любил Тристана, но сознавал, что приехал не посредником в споре друга с отцом, а строгим судьей.
– У него много забот, – попытался я успокоить принца.
Я вел лошадь в поводу, поскольку предпочитаю ходить пешком; Тристан, поприветствовав Кулуха, тоже спрыгнул на землю и пошел со мной рядом. Я рассказал о массовом умопомешательстве христиан и попытался приписать холодность Артура его тревоге за порядок в королевстве, но Тристан ни о чем не желал слышать. Он был влюблен и, как все влюбленные, хотел говорить только о своей милой.
– Алмаз, Дерфель, – сказал он. – Настоящий ирландский алмаз!
Принц шел рядом, обняв меня за плечи и широко шагая длинными ногами, в его черных косицах позвякивали воинские кольца. В бороде уже гуще пробивалась седина, но он был по-прежнему красив: горбоносый, с темными, пылающими страстью глазами.
– Ее зовут Изольда, – блаженно произнес принц.
– Мы слышали, – сухо отвечал я.
– Дитя Деметии, – продолжал он, – дочь Энгуса Макайрема, мой друг. Принцесса Уи Лиатаина. – Каждый слог звучал в его устах, словно выкованный из чистого золота. – Изольда из Уи Лиатаина, – повторил он. – Пятнадцати весен от роду и прекрасна, как летняя ночь.
