– Не молодею, господин. Но по-прежнему здоров. А ты?
– Живу помаленьку. – Он глянул на Кунегласа. – Сдается, король Повиса не хочет со мной поздороваться?
– Ему кажется, о король, что твои копейщики слишком рьяно хозяйничают на границе.
Энгус рассмеялся.
– Воинов надо держать при деле, сам знаешь, иначе мороки не оберешься. Да и многовато их у меня развелось. Бегут сюда, потому как в Ирландии от христиан совсем прохода не стало! – Он сплюнул. – Какой-то назойливый бритт по имени Патрик превратил их в баб. Вы не смогли завоевать нас мечами и копьями, поэтому отправили нам это дерьмо собачье. Теперь настоящие мужчины бегут из Ирландии в Британию, спасаясь от христиан. Этот Патрик проповедовал, держа в руке лист клевера! Можешь себе представить! Завоевать Ирландию с помощью клеверного листа! Немудрено, что стоящие воины бегут ко мне, но куда мне их девать?
– Отправить в Ирландию – пусть убьют Патрика, – предложил я.
– Да он уже умер, только последователи его живы-живехоньки. – Энгус потащил меня в угол двора, остановился и посмотрел мне в лицо. – Слышал, ты пытался спасти мою дочь.
– Да, господин.
Кайнвин вышла из дворца, чтобы обнять Артура. Говоря, они продолжали держать друг друга за плечи, и Кайнвин укоризненно поглядывала в мою сторону. Я снова повернулся к Энгусу.
– Я обнажил за нее меч, о король.
– Молодец, Дерфель, молодец, но не так это и важно. У меня дочерей много. Даже не помню, которая из них была Изольда. Маленькая худышка?
– Прекрасная дева, о король.
Он рассмеялся.
– Когда стар, все молодое и грудастое кажется прекрасным. Среди моих дочерей есть настоящая красавица, Агранте зовут, она еще не одно сердце разобьет. Небось ваш новый король подыскивает себе жену?
– Да, наверное.
– Агранте бы ему подошла, – сказал Энгус. Он предлагал в жены Мордреду красавицу дочь не из уважения к достоинствам нового короля, а в надежде, что Думнония защитит Деметию от повисских копий. – Может, привезу ее сюда. – Он бросил тему возможной женитьбы Мордреда и сильно ткнул меня в грудь могучей, иссеченной шрамами лапищей. – Слушай, друг, не стоило ссориться с Артуром ради Изольды. Помирились бы уж.
– Затем он тебя сюда и привел? – с подозрением спросил я.
– Ну разумеется, болван ты этакий! – весело отвечал Энгус. – И еще потому, что я не смог вынести такую толпу христиан. Помирись с ним, Дерфель. Британия не так велика, чтобы достойным людям плевать друг в друга. Я слышал, Мерлин живет здесь?
– Ты можешь найти его вон там. – Я указал на арку, ведущую в сад, где цвели любимые розы Кайнвин. – Вернее, то, что от него осталось.
– Пойду его потрясу. Может, расскажет, чего такого особенного в клеверном листе. И попрошу талисман, чтобы делать новых дочерей. – Он со смехом пошел прочь. – Старею, Дерфель, старею!
Артур велел моим трем дочерям оставаться с Кайнвин и дядей Кунегласом, а сам пошел ко мне. Я замялся, потом указал на ворота, вышел наружу и остановился, глядя сквозь ветки на увешанные знаменами крепостные валы.
Артур догнал меня.
– Мы познакомились с Тристаном на первом провозглашении Мордреда, – тихо проговорил он. – Помнишь?
Я не обернулся.
– Да, господин.
– Я больше тебе не господин, Дерфель, – сказал он. – Наша клятва Утеру исполнена, все позади. Я тебе не господин, но хочу быть твоим другом. – Он помолчал. – А о том, что случилось, сожалею.
Я не обернулся – не из гордости, нет, но потому что глаза мои застилали слезы.
– Я тоже, – только и удалось выговорить мне.
– Простишь ли ты меня? – смиренно спросил Артур. – Будем ли мы друзьями?
Я смотрел на Кар Кадарн и думал обо всех своих проступках. Вспомнил тела на вересковой пустоши. Я был молод, но юность – не оправдание. Не мне прощать Артура за то, что он сотворил. Он должен сам с собой примириться.
– Мы будем друзьями до самой смерти, – сказал я и обернулся.
Мы обнялись. Наша клятва Утеру была исполнена. Мордред стал королем.
Часть четвертая
Мистерии Изиды
Глава 10
– Была ли Изольда прекрасна? – спросила меня Игрейна.
Несколько мгновений я думал.
– Она была молода, и, как сказал ее отец...
– Я прочла, что сказал ее отец, – перебила меня Игрейна. Когда она приходит в Динневрак, то всегда садится за стол и прочитывает готовые пергаменты, прежде чем устроиться на подоконнике и завести беседу со мной. Сегодня окно занавешено кожаной занавеской, чтобы не впускать холод в келью, освещенную лишь двумя тростниковыми светильниками на столе и дымную, потому что ветер дует с севера и дым не выходит через отверстие в потолке.
– Это было давно, и я видел ее в течение дня и двух вечеров. Я помню ее прекрасной, но, возможно, такими запоминаются все, кто умерли молодыми.
– В песнях ее называют красавицей, – задумчиво проговорила Игрейна.
– Я заплатил бардам за эти песни, – ответил я. Как заплатил за то, чтобы прах Тристана доставили в Кернов. Я считал, что он имеет право покоиться в родной земле, поэтому смешал его кости с костями Изольды, его пепел с ее пеплом (без сомнения, прихватив изрядную долю обычной древесной золы) и положил в сосуд, найденный в доме, где прежде жили влюбленные. Я был тогда богат – влиятельный лорд, повелитель рабов, слуг и копьеносцев. Я мог заказать десяток песен о Тристане и Изольде – их и поныне поют на пирах. И я позаботился, чтобы барды возложили вину на Артура.
– Но почему Артур так поступил? – спросила Игрейна.
Я потер лицо.
– Артур боготворил порядок. Не думаю, что он по-настоящему верил в богов. Да, он был не дурак и признавал, что они существуют, но считал, что они давно о нас позабыли. Помню, он как-то со смехом сказал, что большая самонадеянность – думать, будто богам нет другого дела, кроме как о нас печься. Мы же не ворочаемся по ночам, переживая за мышей в соломенной кровле, так с какой стати богам заботиться о нас? Не веря в богов, он мог верить только в порядок, а порядок держится на законе, и клятвы – единственное, что заставляет сильных подчиниться закону. Все очень просто. – Я пожал плечами. – Разумеется, он был прав. Он всегда бывал прав.
– Он мог бы сохранить им жизнь, – настаивала Игрейна.
– Он подчинялся закону.
Как часто я жалел, что позволил бардам винить Артура! Сам он, впрочем, меня простил.
– Изольду сожгли заживо? – Игрейна поежилась. – И Артур это допустил?
– Он мог быть очень суровым, – признал я. – И, видит Бог, он должен был быть жестким, чтобы мы, все остальные, могли быть мягкими.
