— Ублюдок, — плюнул я в Амхара, но он лишь усмехнулся и вернулся к своей зловещей работе. Он перерубил Хьюэлбейном Эахернов позвоночник, схватил голову за волосы и швырнул ее на груду голов, что мало-помалу росла на расстеленном плаще. — Отменный меч, — похвалил он, взвешивая Хьюэлбейн на руке.
— Так воспользуйся им и отошли меня в Иной мир.
— Мой брат никогда не простит мне такого великодушия, — возразил Амхар, вытер Хьюэлбейн о свой изодранный плащ и вернул клинок в ножны. Подозвал троих своих прихвостней и вытащил из-за пояса нож. — При Минидд Баддоне, — проговорил он, глядя мне в лицо, — ты назвал меня ублюдком и блохастым щенком. Думаешь, я из тех, кто прощает оскорбления?
— Правдивое слово западает в память, — отозвался я дерзко, хотя нужный тон давался мне с трудом: душу мою снедал ужас.
— Твоя смерть и впрямь останется в памяти, — кивнул Амхар, — а пока довольствуйся услугами цирюльника. — И он кивнул своим людям.
Я дрался как мог, но ежели руки связаны, а голова раскалывается от боли, сопротивляться без толку. Двое копейщиков крепко притиснули меня к навозной куче, третий ухватил меня за волосы, а Амхар, правым коленом надавив мне на грудь, срезал мне бороду. Кромсал он нарочито грубо, всякий раз впиваясь ножом до живого мяса. Срезанные космы он перебрасывал ухмыляющемуся подонку, а тот растеребил пряди и сплел из них короткую веревку. Как только веревка была готова, ее затянули петлей у меня на шее. То было высшее оскорбление захваченному в плен воину, унижение из унижений — рабья привязь из его же собственной бороды. И все это время Амхаровы люди хохотали и потешались надо мной, а затем Амхар дернул за веревку и рывком поставил меня на ноги.
— Так же мы поступили и с Иссой, — сообщил он.
— Лжешь, — слабо возразил я.
— А его жену заставили смотреть, — с улыбкой произнес Амхар, — а потом мы позабавились с нею, а он смотрел. Ныне оба мертвы.
Я плюнул ему в лицо, но Амхар лишь посмеялся надо мною. Пусть я назвал его лжецом, но я ему верил. Мордред, думал я, подготовил свое возвращение в Британию со всем тщанием. Он распустил слух о своей неминуемой смерти, а между тем Арганте слала накопленное золото Хлодвигу, и в конце концов подкупленный Хлодвиг отпустил Мордреда на все четыре стороны. А Мордред отплыл в Думнонию и теперь истреблял своих врагов. Исса погиб, и я не сомневался, что большинство его копейщиков, равно как и мои люди, оставленные в Думнонии, разделили его участь. Я — в плену. Остается только Саграмор.
Сплетенный из моей бороды повод привязали к хвосту Амхарова коня и повели меня на юг. Сорок копейщиков Амхара составили глумливый эскорт и покатывались со смеху, если я спотыкался. Знамя Гвидра они проволокли по грязи, привязав к хвосту другой лошади.
Меня отвели на Кар Кадарн и поместили в жалкой хижине. Не в той, где мы заперли Гвиневеру много-много лет назад, но в другой — гораздо меньшей, с низкой дверью, сквозь которую мне пришлось пробираться ползком, а мои мучители подгоняли меня пинками и тычками копий. Я протиснулся внутрь — и в темноте обнаружился еще один пленник, привезенный из Дурноварии. Лицо его раскраснелось от слез. В первое мгновение он не узнал меня без бороды, затем потрясенно охнул.
— Дерфель!
— Епископ, — устало произнес я, ибо то был Сэнсам, и оба мы оказались в плену у Мордреда.
— Это какая-то ошибка! — настаивал Сэнсам. — Мне здесь не место!
— Скажи об этом им, не мне, — отозвался я, мотнув головой в сторону стражников у входа.
— Я ничего дурного не сделал. Только служил Арганте! И вот она, награда!
— Заткнись, — велел я.
— О милосердный Иисус! — Епископ бросился на колени, раскинул руки и возвел очи горе, к паутине на потолке. — Пошли мне ангела! Прими меня в лоно верных Твоих, всеблагий Господь!
— Ты заткнешься или нет? — рявкнул я, но Сэнсам продолжал рыдать и молиться, а я угрюмо косился на сырую вершину Кар Кадарна, где росла гора отрубленных голов. Туда ссыпали головы моих людей, вдобавок к десяткам других, свезенных со всей Думнонии. А на самом верху установили кресло, задрапированное бледно-голубой тканью: Мордредов трон. Жены и дети Мордредовых копейщиков завороженно рассматривали зловещую груду, а некоторые подходили к хижине, заглядывали в низкий дверной проем и потешались над моим безбородым лицом.
— Где Мордред? — спросил я у Сэнсама.
— Мне почем знать? — ответил он, прервав молитву.
— Тогда что ты вообще знаешь? — осведомился я. Епископ прошаркал обратно к скамье. Он, надо отдать ему должное, оказал мне услугу — развязал запястья, но свобода мало меня утешала: я уже подсчитал, что хижину охраняют шестеро копейщиков, наверняка за пределами видимости ждали и другие. Один, с копьем, устроился прямо перед дверным проемом и уговаривал меня попытаться выползти наружу: у него-де руки чешутся проткнуть меня насквозь. Справиться с часовыми у меня не было ни шанса.
— Так что ты знаешь? — вновь спросил я у Сэнсама.
— Король вернулся две ночи назад и привел с собой сотни и сотни воинов, — сообщил он.
— Сколько именно? Епископ пожал плечами.
— Три сотни? Или четыре? Я не считал: слишком их было много. Они убили Иссу в Дурноварии.
Я закрыл глаза и произнес молитву за бедного Иссу и его семью.
— Когда тебя схватили? — полюбопытствовал я у Сэнсама.
— Вчера, — возмущенно ответствовал он. — Ни за что ни про что! Я встретил короля с распростертыми объятиями! Я не знал, что он жив, но я обрадовался его возвращению. Я ликовал! А меня схватили и бросили в эту вонючую хижину!
— Ну и в чем же тебя обвиняют? — осведомился я.
— Арганте утверждает, будто я писал Мэуригу, господин, но это неправда! Я буквам не обучен. Ты же знаешь.
— Обучены твои писцы, епископ. Сэнсам изобразил праведное негодование.
— Да зачем бы мне писать Мэуригу?
— Да затем, что ты замышлял отдать ему трон, Сэнсам, — сказал я, — и не вздумай отпираться. Я говорил с ним две недели назад.
— Не писал я ему, — угрюмо буркнул епископ.
Я ему поверил: Сэнсам всегда был слишком хитер, чтобы доверять свои интриги пергаменту, но гонцов он слал, это уж само собою разумеется. Один из этих гонцов или, может, писарь при дворе Мэурига выдал его Арганте, а та, конечно же, давно мечтала прибрать к рукам накопленное Сэнсамом золото.
— Не знаю, что тебя ждет, но в любом случае участь свою ты заслужил, — объявил я ему. — Скольким королям заплатил ты злом за добро? Тебя ж хлебом не корми, дай поинтриговать против покровителя, который тебя же и обласкал.
— Я всегда радел лишь о благе страны моей и Христа!
— Ты, изъеденная глистами жаба, — сказал я, сплевывая на пол. — Власть тебе нужна, и ничего больше.
Епископ осенил себя крестом и ожег меня ненавидящим взглядом.
