Чужие мысли буквально допекали ее. Вскоре они гурьбой поплыли через ее сознание, начали обретать понятные, различимые формы. Прежде всего, она услышала звуки и слоги, их поток сначала ощущался как набор бессвязно сцепленных слов, но стоило приложить усилие и попытаться мысленно разделить их, как они расслаивались на цельные членораздельные монологи. Но чаще мысли соседствующих с ней людей превращались в бесконечную цепочку вопросов и ответов, обращенных к самим себе. Реже случались исповеди, покаяния. В первый момент Дэнис с испугом решила, что весь этот кавардак есть результат ее больного, исстрадавшегося сознания. Истина открылась быстро, ведь она выросла среди телепатов и понимала, что означал этот бесконечный поток слов, восклицаний, охов, ахов, ругани, сожалений, жалоб, угроз, незримых слез, душевных воплей. Она не знала, как ей справиться с этим грузом. Душа требовала отдыха, молчания, тишины. Дэнис как сознательная и воспитанная девочка принялась прилежно вспоминать, как в таких случаях поступали ее старшие подруги и друзья, как они справлялись с этой какофонией чужих мыслей. Они, правда, никогда не заводили с ней разговоры на эту тему. Однако ей было хорошо известно, что она и Дэвид являлись первыми людьми, в полном объеме получившими генную цепочку, ответственную за телепатические способности. Они это проходили на уроке– распределение аминокислот в цепочке, содержание ге-нома и много чего еще. К тому же они с братом стали первыми людьми, получившими эту цепь в результате естественного зачатия, а не с помощью всевозможных генно-инженерных ухищрений. Ясно, что рецессию генов у ее родителей можно было преодолеть только полнокровным и естественным совокуплением, что и произошло при создании ее генома.
Ей никогда не забыть, как однажды рядом чье-то сознание заметалось, подобно пламени свечи под сильным ветром. Девочку обдало волной ужаса и боли, огонек ярко вспыхнул и угас. Близко от нее произошло убийство. Агония тогда потрясла ее, словно это была ее собственная смерть.
Время в бреду на этой черной равнине перестало иметь значение. Она не знала, когда пришла болезнь, как долго она продолжается и кем она станет после выздоровления. Шелест мыслей был бесконечен.
Она принялась кричать в темноту. Ей никто не ответил.
Дэвид, где ты? Трент, отзовись!
Позже, когда опасность миновала, она вернулась в реальность и обнаружила вокруг себя тот же барак.
Это случилось ночью. В бараке было темно, рядом на лежанках спали около трех десятков таких же маленьких девочек, найденных на улицах обезумевшего в ночь Большой Беды города.
Она почувствовала опасность.
Кто-то держал ее за руку. Контакт был обжигающе горяч. Тело по-прежнему испытывало сильную боль, но поверх боли все яснее проступала надвигавшаяся угроза. Противный запах исходил от простыней, на которых она лежала. Она с усилием открыла глаза и попыталась высвободить руку.
Девушка, сжимавшая ее запястье, встрепенулась, надавила сильнее, затем чуть расслабила захват и с нескрываемой радостью воскликнула:
– Дэнис, ты очнулась?!
– Карен? – Дэнис с трудом различила очертания сиделки, расположившейся на краешке ее сколоченной из досок лежанки. – Отпусти мою руку. Ты делаешь мне больно.
Хватка ослабла, но сиделка не выпустила запястье.
– Я так боялась за тебя, – затараторила Карен. – Ты, когда бредила, все время вырывалась, что-то бормотала. Или что-то вспоминала.
Во тьме смутно вырисовывались очертания человека, вставшего за спиной Карен. Раздался суровый голос:
– Дэнис, лежи спокойно. Ты еще очень слаба.
Это была Шелли, сорокалетняя женщина, дежурившая в бараке. Она тоже присела на край постели – считай, уселась на пол.
– Мы все очень беспокоились о тебе, Дэнис, – заявила Шелли.
Дэнис закрыла глаза. Ее охватило отчаяние. До болезни, сразившей ее после блужданий по городу, после того, как потерялся Дэвид, она никогда не впадала в бредовое состояние, во сне ее никогда не мучили кошмары. Удивительно, но она помнила все, что ей привиделось. Девочка почувствовала, как Карен наконец отпустила ее руку и поднялась. Шелли придвинулась, погладила ее длинные волосы. Затем ее пальцы, словно в шутку, пробежали по щеке, коснулись горла.
– Пожалуйста, – попросила Дэнис, – оставьте меня. Мне больно.
– Ну как хочешь. – Лицо Шелли приблизилось. – Я хотела как лучше. – Она внезапно схватила ее за ворот нижней рубашки и рывком посадила на постели. – Если тебе, мерзавке, не нравится, когда с тобой хорошо обращаются...
Она ударила Дэнис.
Девочка даже предположить не могла, что способна так озлобиться. Гнев, холодный, вмиг прояснивший мысли, затопил всю ее. С ней такого еще никогда не случалось, если не считать того момента, когда она, поджав губки, угрожающе поглядывала искоса на Джеррила Кар-сона. Тогда она тоже злилась, но совсем по-детски, словно давая волю капризу. На этот раз гнев был расчетливый, сосредоточенный – точнее, ярость, лишенная всяких сомнений и колебаний. Она совсем ослабела, но теперь это не имело значения. Она уже вернулась из иноземья, в ней жила другая сила. Она знала теперь, как следует обращаться с Шелли, грубой и жестокой теткой, служившей воспитательницей в их бараке.
Хватка ослабла, и Дэнис вновь опрокинулась на постель. С легкостью, которая ей самой показалась удивительной, она мысленно приказала Шелли встать. Та мгновенно вытянулась, затем последовал приказ наклониться. Воспитательница тут же повиновалась. Ее глаза приблизились, и Дэнис, заглядывая в самую глубину ее зрачков, тихо и ясно прошептала:
– Не смей прикасаться ко мне. Никогда. Ты слышишь меня? Никогда!
Глаза Шелли расширились от ужаса.
Дэнис ослабила ментальную хватку, женщина тут же выпрямилась, отшатнулась и, не удержавшись, упала на соседнюю лежанку.
– Иначе тебе будет больно, – так же шепотом добавила Дэнис, затем громко позвала Карен и попросила принести ей стакан воды.
* * *
После расправы над участниками Больших гонок доверие общественности к Метеорологическому бюро было утрачено навсегда. Через несколько лет бюро удалось привести общепланетные климатические условия к почти приемлемому балансу. Это стало выдающимся достижением, однако оно не изменило отношения широких масс населения к этой организации. С большей ненавистью публика относилась только к Министерству контроля рождаемости. Даже Миротворческие силы могли похвастать несравненно большей популярностью.
Я уже упоминал, что, если судить по голой хронологии событий, отражавшей контур исторического процесса, никаких заметных, тем более революционных, событий в эту пору не произошло. Жизнь шла своим чередом. Пять с половиной лет – немалый срок для одиннадцати миллиардов живых существ, обитавших в ту пору на Земле. И не более мгновения из шестидесяти миллиардов лет совокупного опыта существования человеческой цивилизации.
