– Мама! – закричала она. – О, мама, мама!.. –
И, рыдая, бросилась в объятия Бесс Седжвик.
Глава 21
Старший инспектор Дэви уселся поудобнее в своем кресле и
посмотрел на двух женщин напротив себя. Было за полночь. Представители полиции
уже побывали здесь и ушли. Приезжали и врачи, и дактилоскописты, и «Скорая
помощь», забравшая тело. А теперь все сосредоточилось в стенах этой комнаты,
отведенной отелем «Бертрам» для нужд правосудия. Старший инспектор Дэви сидел у
одного края стола. Бесс Седжвик и Эльвира – у другого. У стены расположился почти
незаметный полицейский – он вел протокол. Сержант следственного отдела Уоделл
сидел у двери.
Папаша задумчиво смотрел на двух женщин, сидящих перед ним.
Мать и дочь. Он заметил сильное внешнее сходство между ними. Ему стало ясно,
почему он принял в тумане Эльвиру Блейк за ее мать, Бесс Седжвик. Но теперь,
глядя на них, он был скорее поражен различиями, нежели сходством. За
исключением общего внешнего колорита, все остальное указывало на то, что перед
ним как бы позитив и негатив одной и той же личности. В Бесс Седжвик все
казалось позитивным: ее жизненная сила, энергия, магнетизм. Дэви восхищался
леди Седжвик. Он всегда ею восхищался. Его приводила в восторг ее отвага, ее
подвиги волновали его. Он, бывало, говорил, читая воскресную газету: «Ну уж это
ей не под силу», но ей всегда все удавалось! Больше всего Папашу восхищала ее
стойкость. Она попала в авиакатастрофу, побывала в нескольких автомобильных
авариях, у нее было два опасных падения с лошади, но в конце концов – вот она,
перед ним. Вся лучится жизненной энергией – эту личность нельзя не заметить,
она хоть на мгновение завладеет вашим вниманием. Он мысленно снял перед ней
шляпу. Конечно, когда-нибудь ей все это отольется. Такую заколдованную жизнь
можно вести до определенного момента. Он перевел глаза на дочь. И его охватило
сомнение. Сильное сомнение.
У Эльвиры Блейк, подумал он, все обращено вовнутрь. Бесс
Седжвик продвигалась по жизни, навязывая ей свою волю. У Эльвиры, как он
догадывался, к жизни иной подход. Она поддается, подумал он. Она подчиняется.
Она улыбается, как будто принимая все, но при этом она как бы ускользает,
утекает сквозь пальцы. Хитрая – такую он дал ей оценку. Но ей иначе не
справиться. Она не умеет держаться решительно, не умеет навязывать свою волю.
Вот почему те люди, что за ней присматривали, не имели ни малейшего понятия о
том, на что она способна.
Ему было любопытно, зачем ей понадобилось приезжать в отель
«Бертрам» в этот поздний туманный вечер. И он прекрасно понимал, что шанс
получить на этот вопрос правдивый ответ чрезвычайно мал. Вот таким образом,
подумал он, это бедное дитя защищается.
Может, она пришла сюда в поисках матери или на встречу с
ней? Это было вполне вероятно, но он считал, что это не так. Ни на миг не
усомнился. И подумал о большой спортивной машине, стоящей за углом, – о
машине с номером FAN-2266. Ладислав Малиновский должен быть где-то поблизости,
раз его машина здесь.
– Итак, – начал Папаша, обращаясь к Эльвире в
самой своей теплой и отеческой манере, – как же мы себя чувствуем сейчас?
– Все в порядке, – заверила его Эльвира.
– Отлично. Я бы попросил вас ответить на несколько
вопросов, если вы чувствуете себя способной на это, потому что, видите ли,
время играет сейчас самую существенную роль. В вас дважды стреляли, и был убит
человек. Нам нужно как можно больше зацепок, для того чтобы узнать, кто его
убил.
– Я вам расскажу все, что могу, но это произошло так
внезапно… И кроме того, в тумане же ничего не видно. Я не имею понятия, кто это
мог быть, даже не заметила, как он выглядел. Это самое ужасное.
– Вы сказали, что на вас покушались уже второй раз.
Могу ли я это понимать так, что на вашу жизнь ранее было совершено покушение?
– Разве я говорила это? Не помню. – Глаза у
Эльвиры забегали. – Мне кажется, я такого не говорила.
– Да нет, говорили, – настаивал Папаша.
– Наверное, я просто была в истерике.
– Нет, – возразил Папаша, – я так не думаю.
Боюсь, что вы именно это имели в виду.
– Мне, наверное, почудилось, – сказала Эльвира, и
глаза ее снова метнулись.
Бесс Седжвик шевельнулась. Она тихо произнесла:
– Лучше расскажи ему, Эльвира.
Эльвира бросила на мать быстрый смущенный взгляд.
– Не стоит волноваться, – подбодрил ее
Папаша. – Нам в полиции отлично известно, что молодые девушки не всегда
рассказывают опекунам или родителям все. Мы относимся к этому с пониманием. Но
нам нужно знать, потому что вдруг это нам поможет.
– Это было в Италии? – задала наводящий вопрос
Бесс Седжвик.
– Да, – ответила Эльвира.
Папаша спросил:
– Вы обучались там в школе? Или в особом учебном
заведении для усовершенствования, как теперь говорят?
– Да. Я училась у графини Мартинелли. Нас там было
восемнадцать или двадцать девушек.
– И вы думали, что вас кто-то хотел убить. Как это
случилось?
– Ну, мне прислали большую коробку шоколада и других
сладостей. Там была карточка, надписанная по-итальянски таким красивым
почерком. Ну знаете, как они там выражаются: «Прекраснейшей синьорине». В таком
роде. И мы с подругами посмеялись немного и всё думали, кто это прислал.
– Вы получили коробку по почте?
– Нет, не по почте, я нашла коробку прямо в своей
комнате. Кто-то, вероятно, туда ее принес.
– Понятно. Подкупили прислугу. И я полагаю, что вы этой
графине – как там ее? – ничего не сказали.
Слабая улыбка тронула Эльвирины губы.
– Нет. Конечно, не рассказали. В общем, мы открыли
коробку, а там были прекрасные шоколадные конфеты. Самые разные, знаете? И там
были мои любимые, у которых сверху засахаренный цветок фиалки. Ну и, конечно, я
первым делом съела одну или две. А потом, ночью, мне стало очень плохо. Я не
подумала о шоколаде, просто решила, что съела что-нибудь не то за обедом.
– А кто-нибудь еще заболел?
– Нет. Только я. Меня тошнило и все такое, но к концу
дня стало легче. Потом, дня через два, я снова съела такую же конфету – и снова
мне стало плохо. Я поговорила об этом с Бриджет. Бриджет – моя лучшая подруга.
Мы с ней осмотрели конфеты и обнаружили, что у этих, с фиалками, снизу дырки,
которые потом опять залеплены, и мы поняли, что кто-то положил туда яд, причем
только в фиалковые, чтобы именно я их съела.
– И никто больше так и не заболел?
– Нет.
– Значит, никто больше этих фиалковых не ел?
