На главную площадь, состоящую, несмотря на свою главность, из одноэтажных домов, сбежался народ.
Решено было сдаваться. Двух городских воевод, Ладыгина и Безобразова, немедленно повязали. (Причем одного – Бучугу Ладыгина – с его согласия.)
Казаки прискакали к царевичу с вестью, что город сдается. И Дмитрий во главе строгих польских частей выехал принимать свое первое русское владение.
Он ехал в стальных, отделанных золотом латах под великолепной собольей ферязью на огромном черном коне рядом с осанистым, представительным Мнишеком. Следом везли тяжелое красное знамя с черным византийским орлом на золотом поле.
Дорога, ведущая в город, была залита солнцем. Несмотря на то что был последний день октября, было по-летнему тепло. Войска шли в строгом и красивом походном порядке. Видно было, что это армия, а не банда казаков. Польские профессиональные воеводы за полмесяца похода сумели хорошо сорганизовать своих солдат. Большую роль в этом играли священники иезуиты – отец Андрей Лавицкий и отец Николай Чижевский.
– Видел бы нас гетман Замойский, – тихо сказал Мнишеку Дмитрий.
Коронный гетман был один из главных врагов похода. Он едва не сорвал его своими письмами королю и другим могущественным сенаторам.
– А вы знаете, юноша, что он заявил королю?
– Что?
– Что надо будет бросить в огонь все летописи и исторические книги и изучать мемуары Мнишека, если его поход увенчается хоть каким угодно малым успехом.
– Значит, будет изучать! – усмехнулся Дмитрий.
На городских стенах бушевала толпа, приветствуя будущего царя. На расстоянии полета стрелы Мнишек и Дмитрий остановились.
Ян Бучинский один подъехал к воротам и на сабле протянул в верхнее окошко письмо Дмитрия. Прошло ровно столько времени, сколько требовалось, чтобы прочесть его, затрубили трубы, и ворота отворились.
Навстречу Дмитрию вышла процессия церковнослужителей с пением, с хоругвями и иконами.
Священники благословляли государя. Давали ему целовать святые иконы. К ногам лошади Дмитрия бросили двоих связанных воевод.
– Развяжите! – приказал Дмитрий.
Воевод подняли с колен, развязали.
– Что сами не сдались, молодцы! – сказал царевич. – Что дали себя связать – бабье!
Бучуга Ладыгин снова бухнулся на колени:
– Прости, государь, голова раздваивается! Как ни поступишь, все неправильно будет!
– А ведь верно, – согласился Дмитрий, – так и так худо выходит!
Он вызвал из своей свиты Богдана Сутупова – грамотного беглого от Годунова дьяка – и приказал:
– Разведай, каковы были эти служилые к народу. Если грамотные воеводы, на место поставь. Если это душегубы годуновские, вздернуть!
Польские войска вступили в город.
* * *
Суетливые дьяки Моравска уже приготовили для размещения Дмитрия городскую управу. Все происходило так четко и грамотно, будто визита царевича ждали уже давно.
Но Дмитрий первым делом отправился в храм Спаса-Преображения, чтобы отслужить молебен в честь бескровного взятия города. На горожан это произвело очень хорошее впечатление.
* * *
Дмитрий сидел в главной комнате городской управы и слушал, как Станислав Бучинский, родной брат Яна, читал ему письмо Годунова, найденное в управе:
– «…И этот расстрига Гришка впал в ересь, отца своего не слушался, разбойничал и крал. А когда воровство его было найдено, он постригся в монахи, чтобы ему не быть наказанному, но воровства своего прежнего не оставил и от чернокнижества и вызывания духов нечистых не отказался. Он с товарищами своими попом Варлаамом и клирошанином Мисаилом Повадиным ушел в Литву. И мы дивимся, что находятся люди, какие вора того за истинного царевича принимают и помощь ему оказывают.
Хотя бы тот вор и подлинно был князь Дмитрий Углицкий, из мертвых воскресший, то он не от законной, от седьмой жены царя Ивана и права на престол московский трон никакого не имел бы…»
В этом месте Дмитрий прервал секретаря:
– Ого, царь Борис уже ошибки делает. Составьте список с этого письма и срочно отправьте гонцом в Краков Зебржидовскому. Он сумеет много полезного с этим посланием сделать.
– В чем ошибка, государь? – спросил Станислав.
– Борис допускает, что я могу быть жив. А ему надо стоять насмерть на том, что меня давно уже нет.
– Читать дальше, ваша светлость? – спросил Бучинский.
– Не надо. Я этих писем уже начитался. По церквам такие же от патриарха читают. Я потом его просмотрю. А сейчас запиши ответное письмо, пока мысли не растерял.
Бучинский приготовил перо и начал записывать слова Дмитрия:
– «Надо бы тебе, Борис, душу твою, созданную по образу Божьему, в упорстве своем не осквернять. Ты ведь гибель готовишь ей. Разве ты не знаешь, что ты смертный человек?
Ты в противность воли Божьей украл у нас государство. Будучи правителем, ты лишил жизни многих людей. Убил многих горожан наших, приверженных к Романовым и Шуйским.
И вот, когда ты изгубил многих сильных вельмож, ты начал острить нож на нас, младенца.
Ты подговорил дьяка Михайлу Битяговского с Никитой Качаловым и Осипом Волоховым нас зарезать.
Ты думал, что заодно с ними и учитель мой, доктор Симеон, присланный тобой к нам. Но по его старанию мы были спасены от смерти…»
– Государь, но ведь Борис и сам все это хорошо знает.
– Дурак ты! Это же не на него пишется. Пока письмо к Борису попадет, его тысяча глаз прочитает. А мы еще копии по городам разошлем.
За окном послышался сильный шум.
– В чем дело? – спросил царевич.
– Двух монахов поймали, которые говорят, что тебя, государь, по Москве знают, – доложил капитан только что созданной роты охраны Дмитрия и Мнишека Альберт Скотницкий. – Они народ смущают. Говорят, что ты – Гришка Отрепьев.
В зале появились Ян Бучинский, Юрий Мнишек и еще несколько человек из Дмитриевой свиты.
– Что будем делать, государь? – спросил капитан. – Повесить их или привести сюда?
– Ни то и ни другое. Если их повесить, народ засмущается. Если их впустить, они немедленно во мне Гришку опознают. Их за этим и слали сюда.
– Как же быть? – спросил охранник.
– А вот как! – ответил Дмитрий. – Иваницкого ко мне! Немедленно!
Иваницкого немедленно отыскали.
– Иди, Мартин, переоденься в мое платье, – приказал Дмитрий. – Послужишь царевичем. И сядь вот здесь на скамье! Лицо поумнее сделай и попостней. Посмотрим, как наши монахи тебя опознают. Они же тебя на Москве видели.
Сам Дмитрий вышел из зала. Он пошел в свою комнату и повелел, чтобы ему помогли надеть латы и принесли соболью перевязь.
