Епископ внимательно все прослушал. И сказал:
– Мой друг, вряд ли я сумею устроить вам встречу с королем. Но это письмо я, с вашего разрешения, доведу до сведения его величества. Так будет правильно?
Меховецкий через паузу согласился:
– Очень хорошо.
– Вы отдадите мне подлинник, или мне сделать с него список? – спросил епископ.
Меховецкий опять задумался на несколько секунд: защитит его эта бумага или погубит? Потом протянул руку и отдал письмо епископу.
Через два дня епископ Войка снова призвал Меховецкого к себе и сообщил, что виделся с королем.
– Я надеюсь, вы понимаете, ясновельможный пан, – сказал он, – какой страшной тайной вы владеете?
– Безусловно, святой отец.
– Вы понимаете, что одно лишнее ваше слово или слово этого человека будет стоить вам жизни?
– Прекрасно понимаю, святой отец. Но и скрывать эту тайну от короля нельзя. Слишком она велика и опасна. Ею могут воспользоваться враги его величества. Может быть, этого Дмитрия заключить в тюрьму или в монастырь?
– Слишком много людей будут знать о нем и его претензиях. Одни слухи об этом человеке могут наделать нам много бед. На всякий случай объявите его сумасшедшим.
С этим Казимир Меховецкий уехал из Кракова.
* * *
В Самбор наконец-то тоже пришли письма. Два письма. Одно сухое и деловое письмо для Юрия Мнишека. И второе, более теплое, сестре Марины Мнишек красавице Софии.
Оно вызвало значительно больший интерес в фамилии.
«Ясновельможной панне Софии Мнишек от государя Московского и иных царств владельца и дедича – великого князя Дмитрия Иоанновича.
Милостивая панна София, писать Вашей красивой и строгой сестре у меня не поднимается рука. Слишком хорошо идут наши дела, и пани Марина может подумать, что меня одолело хвастовство.
Из Ваших уст, милая София, события, происшедшие с нами, будут выглядеть более реальными.
Как Вам может быть известно, по высокому предусмотрению Божию, мы (войско мое и я) в благословении и счастье находились. Многочисленная неприятельская армия, которая долгое время стояла под Кромами, признала меня государем своим.
Уведомить нас об этом событии из войска к нам прислали князя Ивана Голицына, человека великого и знатного во многих государствах наших. Также послы со всех уездов приезжали с объявлением подданства и послушания и прося милосердия.
А сейчас премного просят меня, чтобы я без промедления в Москву для коронации ехал. И мая 25 дня мы в Москву отъезжаем.
Милая пани София, милостиво простите меня за столь и сухое и краткое послание. Но тяжелая походная жизнь отучила меня от умения говорить мягкие слова.
Передайте, что сочтете нужным из моих слов, Вашей утонченной и красивой сестре. Я искренне мечтаю о встрече с ней.
Уверяю Вас, что встреча ей в Москве будет оказана такая, какой еще нигде и никогда не видели.
Вашему отцу я написал особое письмо.
Ваш Дмитрий – царевич Великой Русии, государь и дедич всех государств, московской короне подвластных».
* * *
Армия Дмитрия, состоящая из поляков, казаков и ногайских татар, походным порядком шла к Москве. Параллельно ей двигалась сорокатысячная армия Басманова. Под Москвой она должна была распуститься.
Царевич не доверял московскому войску. На ночь он приказывал располагать войско не ближе чем за милю от своего становища.
Ночью шатер Дмитрия охраняла польская стража из ста хорошо вооруженных человек. Днем, не отходя ни на шаг, его сопровождали всадники Скотницкого.
Ежедневно царя встречали бояре разных городов, принося подарки: соболей, золото, серебро. Ежедневно навстречу ему выходили священники в золотых одеждах и служились многочисленные молебны.
Толпы людей залезали на стены монастырей и крепостей, на крыши домов, на всякие балкончики, заборы, деревья, чтобы видеть царевича.
На всем пути Дмитрия народ располагался не в горизонтальном, а вертикальном измерении. Высокие березы и липы буквально чернели от публики.
Святые отцы Николай Лавицкий и Андрей Чижевский собственными глазами видели это преклонение перед будущим царем и все больше верили в то, что наконец может произойти величайшее событие столетия – соединение двух христианских церквей под рукой Папы Римского.
Роскошь церковных иерархов и бояр на фоне нищих горожан поражала поляков. Темные, закопченные избы, крытые то соломой, то досками, то дерном, рваная серая одежда, дешевая невкусная еда.
Литовцев просто угнетала беспомощность простого люда перед любым старшим.
В Туле один крестьянин мочился около иконной лавки. Два пристава злобно его избили, велели грязь совать за пазуху, есть ее и целовать это место.
На этом полунищем фоне большое, совершенно неизгладимое впечатление произвел на рыцарство прием, оказанный русскому императору в городе Серпухове.
На зеленом поле перед городской стеной учрежден был целый лагерь из белых шатров. Для утомленных походом людей это было прекрасное зрелище.
Огромный многоцветный царский шатер-дворец возвышался в центре лагеря. Он был не просто огромен, он был нереально велик. Был снабжен четырьмя воротами с раскатами в обе стороны. И вообще выглядел как сказочный замок, как нечто немыслимое, не из этого европейского – из восточного азиатского мира.
Навстречу Дмитрию, ехавшему верхом в сопровождении польских, казацких и московских воевод, вывели двести прекрасных одномастных лошадей.
Дмитрий поблагодарил воеводу города, милостиво принял подарки и сказал Скотницкому:
– Пересади всю свою охрану на этих коней! Да смотри, чтоб за лошадьми следили как за своими!
Лучшего коня он подарил Басманову.
На следующий день царь устроил угощение для поляков, московских воевод и именитых бояр. Были приглашены и казацкие вожди по усмотрению атамана Корелы.
Внутри шатра были прекрасные вышитые золотом комнаты. Был рабочий кабинет для царя с большой приемной перед ним. А огромная столовая со столом на пятьсот человек вызвала удивление и у самых богатых поляков.
Шатер изготовлялся в Серпухове по заказу царской семьи, чтобы придать блеск царствующему роду даже в сложных военных походах. Годуновы не успели его забрать. И серпуховский воевода установил его для Дмитрия.
Царевич воспринимал все как должное. Его красноречие очаровывало всех русских. В нем светилось некое величие, которое трудно описать словами. Величие, невиданное прежде среди даже самых первых русских фамилий.
Откуда-то взявшееся несметное количество поваров и кухонной челяди варили и разносили еду. Ее ставили в огромных блюдах на стол.
