— Брось травить, Джон.
— Ей-богу. Ну так вот. На днях Франсуа выходит, садится в машину. Включает зажигание. Переключается на задний ход — тачка ни с места. Он решил, что сцепление отказало. Выходит из машины, глядь — двух задних колес нет как нет.
— Невероятно.
— Но факт. Они под задний мост кирпичей навалили.
— А передние колеса оставили?
— Да.
— Где же вы взяли новые колеса и покрышки? — спросила Сара.
— Откупили у грабителей.
— Это как? — спросил я. — Можно добавки? Джон налил.
— Стучат в дверь. «Колеса нужны?» Я говорю — входите. «Бошки оторву!» — вопит Франсуа. В общем, выпили винца и договорились о цене. Не сразу, правда, — выдуть пришлось немало, но в конце концов они вкатили колеса прямо в дом. Вот так.
— И во сколько же вам это обошлось? — осведомилась Сара.
— Тридцать три бакса. По-моему, неплохо за пару колес и покрышки.
— Неплохо, — согласился я.
— Если быть точным, мы сошлись на тридцати восьми. Пятерку они выклянчили за обещание больше у нас не воровать. Колеса.
— Других соглашений не заключили?
— Нет, они сразу отвалили. Потом выяснилось, что радио сперли. Ума не приложу, как исхитрились. Приемник-то стандартный, не карманный. Нет, это, я вам доложу, достойно восхищения.
— Да уж.
Джон поднялся. Со сценарием в руках.
— Надо спрятать. Есть укромное местечко. Спасибо за работу, Хэнк.
— Пустяки. Не стоит благодарности. Джон ушел. Я взглянул в свою тарелку.
— Боже милостивый, разве ж это еда? Курчонок дотла спалился!
— Мой тоже.
— Там у забора мусорный ящик. Давай выкинем.
Мы направились к забору. Над ним торчали черные мордашки; глазенки сразу обратились в нашу сторону.
— Дядь, дай курочки!
— Эй, мудило, оторви крылышко! Я вплотную приблизился к забору.
— Да тут одни угли.
Быстрая ручонка в мгновение ока стибрила останки курицы с моей тарелки; другая очистила Сарину. Удальцы с визгом рванули с места события. Остальные ринулись следом.
— В такие минуты ненавидишь себя за то, что ты белая, — сказала Сара.
— Бывают гетто и для белых. А также черные богачи.
— Разве сравнишь!
— Но мы-то тут при чем?
— Каждый должен начинать с себя…
— Меня увольте. Мне моя белая задница ближе. Давай-ка лучше сольемся с народом и примем по маленькой.
— У тебя на все один ответ: давай примем.
— Это не ответ; признание немощи.
Народ по-прежнему кучковался группками. Даже тут, на этих занюханных задворках, выгородились свои гетто: вот публика района Малибу, а вот — с Беверли Хиллз. Леди и джентльмены в туалетах из лучших модных домов безошибочно узнавали в толпе себе подобных и стягивались друг к другу, не испытывая ни малейшего желания смешиваться с инородными особями. Удивительно, как они вообще решились появиться в черном гетто Вениса. Видать, у них шик такой. Самое же противное — эти богатые и знаменитые по большей части мудаки и ублюдки. Просто им подфартило подобраться поближе к корыту. Или удалось откачать деньжат из карманов публики-дуры. Эти слепоглухонемые бездари, обделенные душой, казались ей небожителями. Плохой вкус плодит гораздо больше миллионеров, чем хороший. И все решается большинством голосов. А на безрыбье и рак рыба. В конце концов, если не эти, то кто? Не они, так другие, ничем не лучше…
Мы подсели к столику Франсуа. Он погрузился в глубокую печаль и не замечал ничего вокруг. Во рту торчала обслюнявленная надломленная сигара. Франсуа уставился в стакан с выпивкой. Шляпу он так и не снял. Чувство стиля не покидало его даже в самые тяжкие моменты жизни. Но теперь оно начало ему изменять, это был плохой знак.
— Где вас черти носили? Я из-за вас обед задержал. Почему опоздали?
— Слушай, старина, может, соснешь чуток? Утро вечера мудренее…
— Ни хрена оно не мудренее. В чем и беда.
Подошел Джон.
— Я возьму его на себя. Он у меня будет как огурчик. Пойдемте, я вас кое с кем познакомлю.
— Да нет, нам пора.
— В такую рань?
— Душа не на месте из-за этого бээмвэшника.
— Ну ладно, я вас отвезу.
Машина стояла на месте как ни в чем не бывало. Мы пересели и помахали Джону, отъезжавшему на гетго-парти к бедняге Франсуа.
Мы быстро вырулили на шоссе.
— Как-никак, а сценарий ты сварганил, — сказала Сара.
— Как-никак, да.
— Неужто его правда поставят?
— Он ведь про пьянь. А кого пьянь интересует?
— Меня. А кто будет играть главную роль?
— Франсуа.
— Франсуа?
— Да.
— А у нас дома выпить есть?
— Пол-ящика «гамей божоле».
— Это хорошо.
Я ударил по газам, и мы помчались туда, где нас поджидала эта прелесть.
Джон развернул бурную деятельность. Он размножил текст сценария и разослал продюсерам, агентам, актерам. Я вернулся к своим стихам. И разработал новую систему игры на тотализаторе. Тотошка играет в моей жизни важную роль. Позволяет забыть, что я вроде писатель. Беда с этой писаниной. Я без нее не могу, она как болезнь, как наркотик, как чертово бремя, но всерьез считать себя писателем я не хочу. Может, потому, что слишком их на своем веку навидался. Они в основном не пишут, а поливают грязью друг друга. Все, кого я встречал, были либо суетливыми пакостниками, либо старыми девами; они без конца пикировались и делали гадости, при этом чуть не лопаясь от сознания собственной важности. Неужели все пишущие были таковы? Во все времена? Наверное, так оно и было. Писательство, похоже, вообще сучья профессия. И одним сучизм дается лучше, чем другим.
Итак, мой сценарий выкинули на рынок, но особого ажиотажа он не вызвал. Говорили, что хотя сам по себе он и хорош, но публика на такой фильм не пойдет. Одно дело — показать, как небесталанный и самобытный человек гибнет от алкоголя; совсем другое — когда весь сюжет — пьянка, да и все… Какой тут смысл? Кому это надо? Кому интересно, как эти алкаши живут или дохнут?
Вскоре позвонил Джон: «Слушай, я послал сценарий Маку Остину, ему понравилось. Он согласен ставить. И хочет взять на главную роль того же парня, что и я».
— А что за тип?
— Том Пелл.
— Да, из него алкаш получится.
— Пелл без ума от сценария. Он просто торчит от твоей писанины, все прочитал. И сценарий ему так нравится, что он согласен сыграть за горсть орешков.
