— В каком смысле?
— Да не гожусь я ни на что.
— Так это ж замечательно. Продолжай в том же духе.
— Спасибо на добром слове. А сам-то ты как?
— Я на машинке стучу. У меня проблема в другом.
— А что такое?
— Елдак совсем сносился. Подружка попалась ненасытная.
— Я тоже каждую ночь тружусь.
— Беда.
— Хэнк, нас имеют как хотят.
— Да, Рич, эти эмансипированные бабенки взяли над нами верх.
— Это дело надо зашлифовать водочкой, — сказал он.
— Правильное решение, — ответил я.
В тот вечер, к приходу наших подружек, мы оба были уже в отключке. Рич после этого продержался еще недельку, а потом слинял.
С тех пор я часто натыкался на Надин, гулявшую вокруг дома голышом. Конечно, когда Телли отсутствовала.
— Ты это чего? — спросил я у нее наконец.
— Мой дом, и если мне поблажится провентилировать задницу, спрашивать ни у кого не стану.
— Ой ли? А может, ты на свою задницу приключений ищешь?
— Во всяком случае, ты тут ни при чем. Будь ты хоть последним парнем на всем белом свете, и то б я на тебя не посмотрела.
— Будь я последним парнем, тебе пришлось бы долго ждать своей очереди.
— Скажи спасибо, если я не нажалуюсь Телли.
— Скажу, но ты прекрати передо мной жопой сверкать.
— Свинья!
И она взбежала по лестнице — тюх, тюх, тюх. Задница у нее была здоровая. Где-то в доме грохнула дверь. Я, конечно, Надин не преследовал. Больно дорогое удовольствие.
Вечером вернулась Телли и увезла меня на неделю за город, в Каталину. Заметила, наверное, как Надин распалилась.
В сценарий я этот эпизод не вставил. Нельзя же все втиснуть в один фильм.
Я вернулся из страны воспоминаний в просмотровый зал. Сеанс кончился. Раздались аплодисменты. Мы пожимали протянутые руки, обнимались со всеми подряд. Это было здорово, черт побери.
Меня нашел Гарри Фридман. Мы с ним тоже обнялись, пожали друг другу руки.
— Гарри, — сказал я, — ты не промахнулся с автором сценария.
— Сценарий гениальный! Между прочим, я слыхал, ты сочинил роман о проститутках?
— Было дело.
Напиши по нему сценарий. Я сделаю кино.
— Нет проблем, Гарри, будет сделано.
Тут он увидел Франсин Бауэре и кинулся ей навстречу.
— Франсин, куколка моя сладкая, ты была великолепна! Восторги потихоньку улеглись, зал почти опустел. Мы с Сарой вышли на улицу. Лэнса Эдвардса вместе с машиной как ветром сдуло. Пришлось нам топать пешком до того места, где мы оставили нашу тачку. Вечер был довольно прохладный, небо чистое. Вот и готова наша киношка, скоро выйдет на экраны. Критики чего-нибудь про нее наболтают. Я, конечно, понимал, что фильмов снимается бессчетное количество: один за другим, один за другим. И публика совсем от них очумела, уж и не помнит, чего она насмотрелась, да и критики тоже. Наконец мы сели в нашу машину и поехали домой.
— А мне понравилось, — сказала Сара. — Правда, там есть такие местечки…
— Понимаю, о чем ты. Но это не безнравственность, это просто хорошее кино.
— Ты прав.
Мы выехали на шоссе.
— Хочется скорее наших кисок увидеть.
— И мне.
— Будешь еще сценарии писать?
— Надеюсь, не придется.
— Гарри Фридман хочет пригласить нас в Канн, Хэнк.
— Еще чего! А кошек на кого оставим?
— Он сказал, можно с кошками.
— Нет, не пойдет.
— Я тоже так сказала.
Хороший выдался вечер, и за ним должно было последовать много других. Я выбрался на прямую дорожку и не собирался съезжать с нее.
Насчет Канна история особая. Пинчот позвонил мне прямо оттуда.
— Приз мы вряд ли сорвем, но подберемся к нему близко.
— Может, Джек Бледсоу пройдет как лучший актер.
— Тут болтают, что французы намерены отдать «Золотую пальмовую ветвь» кому-то из своих.
Отдел рекламы «Файерпауэр» без устали насылал на меня интервьюеров из киношных изданий, чтобы расспрашивать меня о фильме. Зная мое скандальное прошлое, они чуяли во мне лакомую приманку, простачка, которого только подпои и получишь свою дурацкую сенсацию. И в один непрекрасный вечер им это удалось. Я ляпнул что-то резкое про актера, которого на самом деле любил как человека и профессионала. В общем-то, это была сущая ерунда, какой-то мелкий штрих его характера. Но как мне заявила по телефону его жена, «может, это и правда, но ее не следовало говорить». С одной стороны, она была права, но с другой — не совсем. Нельзя лишать человека возможности честно ответить на прямо поставленный вопрос. Существует, конечно, понятие такта. Но нельзя им злоупотреблять.
Я годами терпел всякие чертовы нападки и даже научился черпать в них вдохновение. Я их никогда в грош не ставил, критиков этих. Ежели этот мир продержится до следующего столетия и я все еще буду жив, ни от кого из этих дерьмовых критиков и следа не останется, а их места займут такие же долбоебы, только посвежее.
Словом, я сожалел о том, что обидел актера. Надеюсь, актеры хотя бы не столь чувствительны, как писатели. Очень хочется в это верить.
И я перестал давать интервью.
Я не просто отказывал, я назначал каждому желающему побеседовать цену — тыща долларов в час. И они быстро увяли.
Потом Джон Пинчот еще раз позвонил из Канна.
— У нас тут проблема…
— В плане?
— Джек Бледсоу не желает выходить из номера для интервью.
— Могу его понять.
— Нет, ты не понимаешь. Дело в том, что он отказывается разговаривать со всеми, кто не дал положительной рецензии на его последний фильм. У него по этой части недобор. Репортеры осадили его в холле, а он им отрубил: «Никаких интервью, ребята. Вы меня не сечете». Тогда один парень поднял руку: «Джек, я твой последний фильм похвалил!» Джек: «Ладно, тогда с тобой я поговорю!» Уговорились: в таком-то кафе, в такой-то час. А Джек не пришел.
— Джон, сдается мне, актеры психи почище, чем писатели или режиссеры.
— Психи? Да, пожалуй.
— А как там Франсин?
— О, с ней все в порядке. Дает интервью всем подряд. Демонстрирует свой летний гардероб. Приятно отзывается обо всех нас. Чувствует, что опять попала в обойму. Ведет себя как последняя великая из великих «звезд». Выступает что твоя богиня. Есть на что посмотреть.
— Ясно. Ну, а Фридман?
