Джон Пинчот потянул меня за рукав.
— Пойдем, пожалуй. Вот-вот начнут крутить кино.
Мы с Сарой послушно последовали за ним. Мы правда чуть не опоздали. Все уже были в зале. Вдруг я услышал за спиной чей-то голос: «Минуточку!»
Это был тот парень, что обещал принести бутылку. Он протиснулся к нам и вручил мне большой бумажный пакет.
— Вы один из лучших людей в целом свете, — сказал я ему.
Он в ответ повернулся и побежал прочь.
— Кто таков? — спросил Джон. — Из «Файерпауэр»?
— Понятия не имею.
— Пошли, — сказала Сара. — Опоздаем.
Двери уже были закрыты. Джон рванул ручку на себя. В кромешной тьме мы двигались за ним по проходу. Кино уже началось.
— Гады, — сказал я, — не могли подождать. Мы все-таки авторы сценария.
— Держитесь за меня, — ответил Джон. — Я занял для вас места. Мы дошли до первого ряда, там, у стены, было два пустых кресла.
— Ну, пока, — сказал Джон.
В том же ряду сидели две девицы. И одна сказала другой: «И чего мы сюда приперлись! Я терпеть не могу этого Генри Чинаски. Отвратный тип».
Я нащупал в темноте бутылку и открывалку. Экран посветлел.
— Генри Чинаски, — продолжала девица, — женоненавистник, он не любит детей, бирюк, не понимаю, что в нем находят.
Подружка узнала меня при свете, льющемся с экрана, и ткнула ее в бок.
— Шшш, это, кажется, он.
Я открыл бутылку себе и вторую Саре. Мы дружно поднесли их ко рту. Сара сказала: «Нет, я должна наказать этих мандавошек!»
— Не бери в голову, — остановил я ее. — Враги обеспечивают мне половину дохода. Их ненависть столь сильна, что сублимируется в любовь.
Смотреть с наших мест было ужасно неудобно. Тела отсюда казались длинными и тощими, а про бошки и говорить нечего. Лбы огромные, а глаз и ртов вообще не было видно, и казалось, что голова сидит прямо на плечах. Звук был слишком громкий и искаженный. Диалог звучал примерно так: «Дуду-ду, та-та-та, черт, йо-то-то…»
Я сидел на премьере своего первого и единственного фильма и ничего не мог понять.
Я поздно сообразил, что по соседству находился еще один кинотеатр, где в это же самое время тоже крутили наше кино, и народу там было на ползала.
— Джон тут недодумал, — сказала Сара.
— Ладно, поглядим как-нибудь дома на кассете, — ответил я.
— Конечно.
И мы опять дружно подняли наши бутылки.
Девицы смотрели на нас как завороженные и с глубоким отвращением.
Микроцефалы все так же блуждали по экрану. И громко разговаривали друг с другом:
— Плам-блям-блям, така-брака…
— Ламца-дрица…
— Брик.
— Така брака.
— Испоганили они мой диалог, Сара.
— Пожалуй что.
Стало немножко получше, когда микроцефалы уселись за стойку со стаканами, такими высоченными, что они заполнили весь экран, и выпивка уходила куда-то прямо в лоб, и опять тебе пустые стакашки тянутся до самого верху, соприкасаются, блестят стеклом. И тяжко, наверно, пришлось этим головкам поутру.
Наконец мы с Сарой утомились смотреть на экран и сосредоточились на работе с бутылками.
А там и кино кончилось.
Послышались жиденькие аплодисменты, мы подождали, пока публика покинет зал. Еще подождали. Потом встали и вышли.
В вестибюле сверкали вспышки. Кто-то кому-то жал руки. Мы это дело проигнорировали.
Нам надо было в туалет.
— Встретимся у того деревца в горшке возле дамской комнаты, — сказал я Саре. И пошел прямо в сортир. Рядом со мной у урильника устроился какой-то вдребадан пьяный тип. Он взглянул на меня.
— Никак Генри Чинаски?
— Нет, я его брат, Донни.
Он еще отлил и продолжал беседу.
— Чинаски ничего насчет брата не писал.
— Не любит он меня, вот что.
— За что же?
— Приходилось наподдавать ему по заднице. Раз шестьдесят или семьдесят.
Пьянчуга не знал, что и сказать. Делал свое дело и качался. Я застегнул штаны, спустил воду и вышел.
Стал ждать у деревца. Из-за него вдруг вышел шофер.
— Мне велено доставить вас на банкет.
— Отлично, — сказал я, — вот сейчас Сара подойдет и…
Сара не заставила себя ждать.
— Какой странный вечер, — сказала она.
Мы пошли вслед за Фрэнком.
— Фрэнк, ты наше вино не выдул?
— Нет, сэр.
— Фрэнк, разве шофер вправе покидать свой пост в лимузине? А вдруг его сопрут?
— Никто не позарится на эту колымагу, сэр.
— И то правда.
Послепремьерный банкет имел место быть в ресторане «Копперфилд» на авеню Ла Бреа. Фрэнк подвез нас прямо ко входу, помог выгрузиться, и мы вошли в холл, где нас встретили фотовспышками. Мне подумалось, что они даже не знают, кого фотографируют. Раз уж ты высадился из лимузина, надо тебя снять.
Нас быстро узнали и провели к толпе людей со стаканчиками красного вина в руках. Они стояли группками по три-четыре человека, кто болтая, кто молча. В зале не было кондиционера, и хотя на улице стояла прохлада, здесь была жарища. Много народу, мало кислороду.
Мы с Сарой взяли по стаканчику и стали пить. Вино было мерзейшее. Нет ничего хуже дешевого красного вина, разве что дешевое белое, если оно еще успеет согреться.
— Кто эти люди, Сара? Чего им здесь надо?
— Одни из кинобизнеса, другие желают в него влезть, а третьим просто некуда податься.
— А чего они здесь делают?
— Одни пытаются установить контакты, другие стараются их поддержать. Третьи лезут на всякий случай всюду, куда могут попасть. И, конечно, еще журналюги.
Атмосфера была нехорошая. Безрадостная она была. Тут собрались всякие бывшие, пройдохи, акулы, приживалы и прочая дешевка. Пропащие души. И жара была, жара, жара.
К нам подвалил какой-то тип в дорогом костюме.
— Мистер и миссис Чинаски?
— Они самые.
— Вам не сюда. Нужно подняться наверх. Пойдемте, я провожу.
Мы повиновались.
Поднялись по лестнице на второй этаж. Там было не так людно. Тип в дорогом костюме обернулся к нам лицом.
— Не пейте этого пойла. Я вам принесу бутылку.
— Спасибо. Лучше две.
— Разумеется. Один момент.
— Хэнк, что все это значит?
