— Надо подойти и извиниться.
— Никак невозможно. После такого названия.
— Ты небось хотел бы, чтобы поставили фильм о тебе.
— Идея! Я напишу сценарий о самом себе!
— Название уже готово?
— А как же! «Разбитая жизнь».
— Давай мотать отсюда. С тем мы и ушли.
Мы назначили встречу с Джоном Пинчотом в вестибюле гостиницы «Беверли Хиллз» на два часа. Приходилось терять целый день, но Джон настаивал именно на этом часе. Он нашел парня, какого-то Жан-Поля Санраха, у которого своих деньжат не было, но он умел доставать их прямо из воздуха. Про него говорили, что тряхни он садовую статую, из нее посыплются монеты. Он ждал нас в номере 530.
Где-то там обретался и Джон-Люк Модар, французский режиссер. Пинчот уверял, что он тащится от моих книжек. Гениально.
Дражайшая Сара сопровождала меня на случай, если мне понадобится посторонняя помощь, чтобы добраться домой. К тому же ей надо было убедиться, что в 530-м не засели в осаде старлетки.
Джон сидел в вестибюле в громадном кожаном кресле и наблюдал за местной шизанутой публикой. Увидев нас, он поднялся, расправил плечи. Джон большой парень, но хочет казаться еще больше.
Мы поздоровались и пошли к лифту.
— Ну, как продвигается сценарий?
— Зреет помаленьку.
— О чем он?
— О пьяни.
Открылись двери лифта. Кабина была очень уютной. Отделанная мягким темно-зеленым материалом с набивкой из павлинов. Множества павлинов. Даже на потолке красовались павлины.
— Класс, — сказал я.
— Перебор, — фыркнула Сара.
Лифт остановился на пятом этаже, и мы вышли. Пол был застлан той же зеленой ворсовой материей с павлинами. Топча этих павлинов, мы подошли к номеру 530. Дверь в номер габаритами больше походила на ворота рыцарского замка.
Джон стукнул в дверь металлическим молоточком в виде головы Бальзака.
Ответа не последовало.
Он постучал еще раз, погромче.
Мы молча ждали.
Дверь медленно растворилась. Перед нами стоял мужчина, бледный как бумага.
— Анри-Леон! — воскликнул Джон Пинчот.
— Джон! — воскликнул Анри-Леон. И обратившись к нам, добавил: — Прошу!
Мы вошли. Номер был огромный. И все в нем было гигантское. Громадные кресла, длиннющие столы. Широкие стены. Высокие потолки. Тем не менее запах в комнате был какой-то застоявшийся, и поэтому, несмотря на масштабы помещения, создавалось ощущение могильной тесноты.
Нас представили друг другу.
Бледный мужчина был Анри-Леон Сайрах, брат Жан-Поля Санраха, доставалы. Кроме него в комнате находился Джон-Люк Модар. Он молча и неподвижно стоял посреди комнаты. Закрадывалось подозрение, что он изображает гения. Был он невысокий, смуглый и выглядел так, будто только что неудачно побрился дешевой электробритвой.
— А, — сказал, обращаясь ко мне, Анри-Леон, — вы дочку захватили! Я слыхал, вашу дочку зовут Рина?
— Нет, — ответил я, — это Сара. Моя жена.
— Там на столе выпивка. Много разных вин. И еда. Угощайтесь. А я пойду приведу Жан-Поля, — сказал Анри.
С этими словами он вышел в соседнюю комнату. А Джон-Люк Модар прошествовал в дальний угол, расположился и уставился на нас. Мы подошли к столу.
— Открой красненькое, — сказал я Пинчоту, — открой сразу побольше.
Пинчот начал действовать открывалкой. Еда была разложена на серебряных блюдах.
— Не ешь мяса, — предупредила меня Сара. — И пирожных. Слишком калорийно. Боги ниспослали мне Сару, чтобы жизнь моя продлилась лет на десять. Боги то и дело толкают меня на край пропасти, чтобы послать спасение в последнюю минуту. Чудные они, эти боги. Теперь вот заставляют меня писать сценарий. А мне не хочется. Конечно, если бы я взялся, то написал бы хорошую вещь. Не гениальную. Но хорошую. Я насчет литературных дел ушлый. Пинчот разлил вино. Мы подняли бокалы.
— Французское, — опознал Пинчот.
Сара почмокала от удовольствия.
Пристроившись у стола, мы могли видеть, что делается в соседней комнате. Анри-Леон пытался оживить огромное тело, возлежавшее на громадной кровати. Тело не поддавалось.
Я видел, как Анри-Леон, набрав полные пригоршни ледяных кубиков из вазы, принялся растирать ими щеки, лоб и грудь лежавшего.
Тело оставалось неподвижным.
Наконец оно приподнялось и застонало: «Что же ты делаешь, сукин сын? Ты же меня заморозишь!»
— Жан-Поль, Жан-Поль, к тебе посетители!
— Посетители? Какие к черту посетители! Нужны они мне, как собаке блохи! Пошел отсюда и дай им пинка под зад! На фиг их! К чертовой матери!
— Жан-Поль, Жан-Поль, им назначено… Это Джон Пинчот и сценарист.
— О черт, ну ладно… Сейчас я… Надо сначала поправиться… Подожди…
Анри-Леон вышел к нам.
— Сейчас выйдет. Ему пришлось пережить тяжелый удар. Он надеялся, что его бросает жена. А нынче утром — бац! каблограмма из Парижа: она передумала. Его чуть кондрашка не хватил. Просто в угол загнала беднягу.
Мы не знали, что и сказать.
Потом выкатился Жан-Поль. Белые брюки в широкую желтую полоску. Розовые носки. Туфель не было. Кудрявые каштановые волосы не нуждались в расческе. Он чесал грудь под рубашкой. Точнее, под футболкой, рубашка отсутствовала. В отличие от брата, он был очень крупный и весь розовый. Даже красный. Этот красный колер на его лице то линял почти до белизны, то разгорался с новой силой.
Нас представили друг другу.
— А, — повторял он при этом, — а, а.
И вдруг встрепенулся:
— Где Модар?
Оглянулся и увидел Модара, укрывшегося в уголке.
— Опять прячешься, да? Черт побери, хоть бы что-нибудь новенькое придумал.
С этими словами он опять кинулся в спальню и захлопнул за собой дверь.
Модар легонько кашлянул, а мы налили себе еще винца. Оно было отличным. Жизнь была хороша. В кругу этих людей удобно считаться писателем, художником или танцовщиком, можно позволять себе все что угодно — сидеть, стоять, дышать, пить вино и делать вид, что мир у тебя в кармане.
Опять ввалился Жан-Поль. Мне показалось, что он обо что-то ударился — остановился, потер плечо, почесался и снова двинулся вперед. Дойдя до стола, он стал размеренно ходить вокруг него, восклицая:
— Все мы тут с дыркой в жопе, правильно? Ну, у кого дырки нет, объявись!
Джон Пинчот толкнул меня локтем в бок:
— Гений, правда?
А Жан-Поль все кружил по комнате и орал:
