Спит. Две таблетки аспирина на ночном столике, там, где он их и оставил. Стакан воды, полупустой. Она пила. Слышала что-нибудь?
— Анастасия? — спросил ее муж, не приближаясь. Потом ближе, чтобы не услышала Жанель: — Ты не спишь?
— Где… — спросила она слабым, непослушным после сна голосом. — Где твои туфли?
Несмытый макияж склеил ее губы, ее веки. Саймон принес теплую махровую мочалку из ванной. Наполнил стакан.
— Давно не спишь? — спросил он.
— Не помню. Где твои туфли?
Саймон вытер ей мочалкой лицо там, где она пропустила.
— Прими аспирин, — сказал он.
— Не нужен мне никакой аспирин.
— Тебе станет лучше.
— Мне хорошо.
— По тебе не скажешь.
— Я приму ванну.
— Важно, чтобы ты хорошо выглядела, Анастасия. На тебя смотрят люди. Я описать не могу, как это важно.
— Ты же сказал, что мне не нужно ехать в книжный тур.
— Не нужно. И никаких журналистов. Самое время писать, сколько угодно времени, при условии, что уложишься в срок.
— Но…
— Но тебя узнают люди. Куда бы ты ни пошла. Ты же не хочешь создавать у них неправильное представление.
— Какое представление?
— Если люди решат, что ты на куски разваливаешься, они вообразят, что ты больше ни на что не способна.
— И что тогда?
— Они перестанут интересоваться. Насладятся спектаклем и забудут.
— Они не забыли… Анну Каренину.
— Она была трагична.
— Они не забыли Офелию.
— Она была загадочна.
— Они выкинут меня из головы, Саймон?
— Да.
— Когда мое интервью с «Алгонкином»?
— У тебя не будет интервью с «Алгонкином». — Он вышел из комнаты, чтобы наполнить ванну. — Никаких журналистов, не забыла?
Она поднялась. Зашла к нему в ванную.
— Мне показалось, Фредди говорил…
— У Фредди нет права голоса. Важно, чтобы ты уложилась в срок согласно контракту, Анастасия. Я обсудил это с Жанель, и мы так решили.
— Твои туфли у нее? — Анастасия стояла перед Саймоном во вчерашней одежде, вернее — в платье, которое надела в Риме два дня назад.
Саймон попробовал рукой воду в ванне. Закрыл кран.
— Еле теплая, как тебе нравится. Залезай.
— Не хочу, чтобы ты на меня смотрел. Хочу поговорить с «Алгонкином».
Саймон пожал плечами. Потом развернулся и оставил ее приводить себя в порядок.
x
Она пошла на интервью одна. Бросила Саймона на заднем сиденье лимузина, доставившего ее к Столетнему клубу и вхолостую урчащего на обочине. С ним остались и Фредди, и Жанель. У них было заказано место в «Рыбе раз, рыбе два, рыбе красной, рыбе синей». Но Саймон не позволил шоферу их увезти.
— Мы должны быть здесь, если что-нибудь вдруг случится, — объяснил он.
— Анастасия сказала, что хочет давать интервью одна, — напомнил обоим Фредди. Столик в «Рыбе раз, рыбе два» был зарезервирован на его имя.
— Моя жена сама не знает, что делает.
— Можешь быть уверен, ее интервьюер знает.
— Глория Грин?
— Ты же слышал эти сплетни о том, как она стала редактором «Алгонкина».
— Анастасия думает, что Глория ее поймет.
— Надеюсь, нет, — сказал Фредди. Все наблюдали, как швейцар впустил Анастасию. — Глория понимает только то, что способна оценить.
Никто не знал, что происходило между членами Столетнего клуба, хотя, разумеется, все читали кривотолки и пересуды спустя несколько дней. Там было темно, как под покровом плаща, — шерстяная приглушенность незаконных делишек. Там слышались названия компаний и стран незадолго до того, как те меняли владельцев. Мелькал случайный отблеск золотого слитка или полоска голой кожи за прикрывающейся дверью, но лица — никогда. А если вернуться через несколько секунд, обнаружишь пустую комнату.
Мужчины в тонкую полоску разглядывали Анастасию в высоких черных сапогах и плиссированной мини-юбке — худые белые коленки толкались при ходьбе, — но, видимо, не из-за ее телевизионной известности: утром она уронила в раковину контактную линзу и теперь, скрывшись за старыми роговыми очками, вполне сошла бы за кого угодно. Они не просили автографов. Просто улыбались ей, будто делали предложение, от которого она не могла отказаться. Она заторопилась вперед.
На самом деле — назад. Лакей провел ее туда, где было темнее всего. Распахнул деревянные двери. Она заглянула в богатую библиотеку, пустую, если не считать блондинистой головы, склонившейся — быть не может? — над кроссвордом в «Таймс».
— Знаете слово из восьми букв, ассоциирующееся с «надежда»? — Голубые глаза встретились с глазами Анастасии, два вызова на чистом круглом лице, красота которого — будто недостижимая цель всей косметической промышленности. Очарование Глории было прямо противоположным шарму Анастасии: Глория с высокими скулами и вздернутым носом была воображаемым идеалом любого мужчины, а Анастасия воплощала идеал, который ни один мужчина не мог вообразить. Только во взгляде у них было что-то общее.
Анастасия опустила глаза.
— Оставить? — сказала она.
— Оставить. Интересно. — Она поднялась. На каблуках она была немного выше Стэси. — Я Глория Грин. А вы, должно быть, Анастасия.
— Так все и говорят. Я привыкла к Стэси. Можете называть меня так, если хотите.
— Скажите, Анастасия, что будете пить?
— В библиотеке разрешено пить?
— Это просто архив. — Она смотрела, как Анастасия разглядывает четыре стены, целиком заполненные кожаными переплетами. — Хроника свершений бывших членов Столетнего клуба. Сейчас строится крыло для тех из нас, кто еще жив.
— И люди все это написали?
— По большей части не члены клуба, между прочим. Мы не принимаем биографов или историков. Столетний клуб — для тех, кто реально что-то делает со своей жизнью. — Вновь усевшись в кожаное кресло, Глория отложила кроссворд. Позвонила в пронзительный медный колокольчик. Появился официант.
— Мисс Грин, — сказал он так, словно имя ее было лучшим из комплиментов, — вам как обычно?
Глория коротко кивнула.
— А вашей гостье?
— Я не знаю, — призналась Анастасия. Тревога исказила ее лицо.
— Пабло может приготовить что угодно.
— Джин-рики? — спросила она, думая о Кики.
— Она будет то же, что и я.
