Увы! Я готовилась к встрече, которая никогда не состоится, потому что человека, которого я ждала увидеть, больше не существует. Виктор, который тем летом вышел из кареты и устремился в парадные двери, ничем не был похож на себя прежнего. Скорее, это была буря в облике человека, огромными скачками пронесшегося по лестнице и ворвавшегося в вестибюль, мешая ругань с жалобами на отвратительную дорогу. Укутанный в черный плащ с высоким воротником, он походил на разбойника с большой дороги: черная, мрачная фигура, нетерпеливо расхаживающая в холле, ожидая, когда спустятся встречающие. Видно было, что это не студент, приехавший домой на каникулы, а взрослый самостоятельный человек, которого ничуть не заботит мнение окружающих о нем.
Я всегда считала Виктора до того красивым, что сомневалась в существовании мужчин более привлекательных. Теперь он стал если не красивей прежнего, то мужественней — настолько, что стена, которую я воздвигла в сердце, чтобы не поддаться чувствам, зашаталась. В нем была явная сила, которую я ощутила, едва увидев его с лестницы. Он отрастил усики и кинжально острую бородку, что придавало ему щеголеватый вид. Всегдашняя грива волос стала еще гуще и больше вилась, но лицо было худым и напряженным, лицом аскета. Когда я приблизилась, он метнул на меня короткий пытливый взгляд — пронзительные глаза под дугами бровей. Ни намека на раскаяние.
— Ну как, сестра, — бесцеремонно закричал он, — все подготовила для спектакля? Предупреждаю, тебе могут не понравиться мои номера.
Не дожидаясь ответа, он повернулся к отцу, спешившему обнять сына. Больше я не видела его до обеда; за столом он был холодно-вежлив. После двухлетнего отсутствия он много и напыщенно говорил о своих занятиях наукой в Ингольштадте. О выдающихся ученых, с которыми познакомился в университете, и о том, что ему уже нечему учиться У них. Временами он походил на генерала, который победил всех своих врагов и захватил их богатства. Но когда дошло до его планов на будущее, он отвечал очень уклончиво. Сейчас он живет на окраине Ингольштадта, где может чувствовать себя намного свободней и наслаждаться уединением, однако оттуда легко добраться и до университета, чтобы получить нужный совет у профессора Вальдмана. Он сказал, что в следующем году целиком посвятит себя новым исследованиям, но при этом ни словом не обмолвился, какого рода это будут исследования. Зачем тогда вообще было трудиться ехать в Бельрив? Скоро это выяснилось. Виктору позарез нужны были деньги. Требовалось обставить лабораторию и приобрести оборудование для нее. «Когда все сделаю, у меня будет превосходная лаборатория, даже лучше, чем у профессора Вальдмана, — хвастал он, — Таких электрических приборов больше нигде не найдете, разве что в итальянских университетах». Он называл просимое ссудой, но, разумеется, не вернул бы деньги. И никто другой не дал бы их ему столь охотно.
— Получишь, сколько тебе нужно, не опасайся! — тут же ответил отец, как и ожидал Виктор, прекрасно зная, что отказа не будет, — Смело иди вперед, не считайся с расходами.
Последнее, о чем хотел узнать Виктор прежде, чем встать из-за стола, — это суаре, которое было намечено на следующий вечер. И вновь он тоном дал понять, что не в восторге от предстоящего званого вечера.
— Так захотел отец, — поспешила я оправдаться. — Я лишь выполнила его желание.
— И кого ты пригласила?
— Ты требовал, чтобы собрались светила.
— Ах да. Надеюсь, Соссюр будет.
— Конечно. Профессор Соссюр и… — Я быстро назвала еще несколько имен.
Он пожал плечами:
— Пустая затея. Важно лишь, чтобы присутствовал Соссюр. И ты, сестра. Хотелось бы, чтобы ты пришла.
— Как светило?
— Как моя гостья.
Так я оказалась единственной женщиной в этой компании знаменитостей, первых, кому Виктор открыл, над чем он работает. В тот вечер, проходивший под гордым председательством отца, на суд собравшихся за роскошно накрытыми столами были представлены самые выдающиеся научные открытия. Особый интерес вызвали опыты доктора Эразма Дарвина. В недавних газетах сообщалось, что он держал кусочки червей в стеклянном сосуде до тех пор, пока неким непостижимым образом те не начали самопроизвольно двигаться.
— Нет, не таким способом, — с апломбом заявил Виктор, — будет восстанавливаться жизнь в мертвой ткани.
И принялся утверждать, что ключ к тайне возобновления жизни — электричество. Разговор перекинулся на его собственные исследования. Виктор пространно рассказал о визите Гальвани в Ингольштадт и как тот наблюдал за его опытами.
— Я был поражен, узнав, что самостоятельно выявил закономерности, о существовании которых Гальвани и не подозревал, — с плохо скрываемым самодовольством объявил Виктор, — Он даже никогда не препарировал угря, чтобы посмотреть, как его нервы реагируют на электрические импульсы!
На протяжении всего вечера я оставалась заинтересованной, но молчаливой слушательницей. Меня захватил тот накал, который Виктор придал разговору, и не только меня одну. Его речь заворожила многих; посмотрев по сторонам, я заметила уважительное внимание в глазах людей, сидевших за столом. В зале царила атмосфера возбуждения, вызванного ожиданием услышать то, что поразит всех, и Виктор был его вибрирующим центром. Никакой экстатический древний святой не мог бы сравниться с Виктором жаром, с каким он говорил о своих исследованиях. Однако к моему восхищению им примешивалось растущее уныние, поскольку я поняла, что в его сердце нет больше места для меня, там поселилась новая избранница. Его единственной возлюбленной стала наука.
— А что вы можете показать нам, дабы проиллюстрировать собственные достижения, Виктор? — спросил наконец профессор Соссюр.
— Боюсь, слишком мало, — ответил Виктор с деланой скромностью, — Я лишь в самом начале своих изысканий. В лучшем случае могу показать кое-что, говорящее о возможном их успехе.
Барон, словно актер, дожидавшийся своей реплики, поднялся и сказал:
— В таком случае, господа, — и разумеется, ты, дорогая моя Элизабет, — не переместиться ли нам в библиотеку, где, думаю, мой сын кое-что приготовил, чтобы показать нам?
Барон буквально сиял, гордый тем, что выступает в роли импресарио Виктора.
Весь день Виктор возился в библиотеке, запершись там и не впуская никого из домашних, в том числе барона и меня. Багаж, с которым он прибыл из Ингольштадта, лакеи внесли в дом позже, но Виктор никому не разрешил присутствовать при его разборке. Чтобы внести один огромный сундук, потребовались усилия трех мужчин. Наблюдая за тем, с каким трудом они тащат его наверх, я терялась в догадках, что в нем может быть столь тяжелого. Когда вечером Виктор отпер двери в библиотеку, мы увидели, что он превратил ее в небольшую лабораторию, загроможденную разнообразными приборами необычного вида. На полу возле центрального стола располагались две громоздкие металлические пирамиды; этим-то, подумала я, и объяснялась тяжесть сундука. Металлические листы пирамиды были со всех сторон опутаны массой проводов с датчиками, тянущихся к столу; там, в окружении горящих свечей, стояли два таинственных предмета, накрытые тканью, словно принадлежности священного обряда на алтаре. Между ними находился странный аппарат, состоящий из колеса и стеклянной сферы. Гости подходили к столу и первым делом разглядывали эту вещь. Виктор изогнутой заводной ручкой раскрутил колесо, которое было расположено так, чтобы, вращаясь, оно касалось круга из янтарных шариков. Вдруг внутри сферы возникла струйка крохотных голубых искр. Он пояснил, что аппарат представляет собой новую разновидность лейденской банки, копию того, что создал английский электрофизик Джеймс Грэм. Он способен производить электрический ток умеренной силы непрерывно, пока вращается колесо.
