И, достав карандаш и записную книжку, он принялся объяснять закон Кулона, подкрепляя свои объяснения сложными математическими расчетами, что помогло скоротать несколько часов дороги. Хотя меня эти подсчеты не слишком интересовали, я рада была, что Виктор получил возможность сосредоточиться на предмете нейтральном, никак не связанном с нашими непростыми взаимоотношениями. Я внимательно слушала все, что он рассказывал о животном магнетизме, но сама помалкивала. Я слышала множество фантастических историй о Месмере, которого иные насмешники звали «королем выдумщиков». Другие считали его развратником, ибо, по слухам, в его доме было полно голых пациенток, которых он склонял совершать непристойные вещи. Поэтому женщин предупреждали при посещении клиники Месмера особо печься о своей добродетели.
Я старалась ничем не обнаруживать серьезных опасений, боясь разрушить большие надежды, которые Виктор возлагал на эту поездку, поскольку его состояние ухудшалось на глазах. Временами, впадая в дремоту, он начинал метаться и что-то тревожно бормотать. Ночью, когда карета остановилась, он заставил меня пообещать, что я не оставлю его одного. Пришлось нам выдать себя за супругов, чтобы нас поселили вместе. Но все это требовало от меня чрезмерных усилий; приходилось сидеть у постели Виктора, охраняя его сон, пока у меня самой веки не начинали неудержимо слипаться. «Он не появится, пока ты тут», — сказал Виктор, имея в виду Другого, который, по его убеждению, таился в нем. С этим воображаемым Другим он разговаривал во сне, мечась в постели, называя его «злодеем», «негодяем» и «дьяволом». В одном из постоялых дворов под Люцерном, где мы остановились на ночевку, Виктор проснулся среди ночи в таком ужасе, что с дикими воплями выскочил из комнаты на галерею, перебудив постояльцев. К тому времени, как мы добрались до жилища Месмера, я не меньше Виктора жаждала, чтобы его хозяин был способен творить чудеса.
— Добро пожаловать! Добро пожаловать, доктор Франкенштейн! Какая честь!
Так нас приветствовал господин, назвавшийся доктором Обюэ, старшим ассистентом Месмера; людей такого высоченного роста мне еще не доводилось видеть. Он возвышался над Виктором, а я так вообще чувствовала себя карлицей. Его огромный, торчащий вперед подбородок величиной с добрый арбуз поражал даже при такой гигантской голове. Акцент выдавал в нем датчанина; голос был необычайно масляный, каждое слово словно щедро смазано, чтобы легче и убедительней скользнуть в сознание собеседника. В холле он, посмеиваясь, представился одним из «ангелов» Месмера.
— Так наши пациенты называют ассистентов, веря, что способность исцелять болящих дана нам свыше. Но это, конечно же, не так; она — квинтэссенция достижений науки, чему вы, доктор Франкенштейн, первый отдадите должное.
Виктор наперед списался с Месмером и условился о том, что тот его примет. Обюэ велено было встретить нас, как только мы приедем, и проводить в предназначенные для нас комнаты. Виктору предложили отдохнуть перед первым сеансом Месмера. Вечером мы обедали tête-â-tête с самим доктором и его сотрудниками в его апартаментах.
— В один прекрасный день наука врачевания преподаст нам великий урок, — заявил Месмер. — А именно, что дух исцеляет любой недуг. Как говорил мудрый Ювенал: «Mens sana in corpore sano»
[53]
. Мы же здесь переиначиваем этот афоризм. Мы здесь стараемся доказать, что corpus sanum in mentem sanem
[54]
. Здоровье тела определяется здоровьем духа. Улавливаете мысль, доктор Франкенштейн? Но разумеется, мы тут занимаемся более широкими проблемами, нежели здоровье человека; животный магнетизм есть частное проявление универсальной силы, благодаря которой существует великий космос.
Месмер был дороден, с тяжелым подбородком и маленьким приплюснутым носом. Хотя он уже разменял шестой десяток, бодрости и энергичности ему было не занимать. По обе стороны от него сидели его неизменные «ангелы», молодые люди, почитавшие его как подлинного адепта и ловящие каждое его слово. Обюэ был старшим помощником; остальные представляли все народы Европы, от испанцев до греков, все блестящие собеседники, один прекрасней другого. Обед пролетел незаметно за жарким обсуждением теорий электричества и магнетизма, отвлекши Виктора и тем принеся желанное облегчение. Но прежде чем вечер кончился, он особо подчеркнул главную цель нашего приезда.
— Как бы мне хотелось, доктор, иметь возможность восхищаться вашими исследованиями чисто умозрительно. Но как вы знаете из моего письма, я здесь для того, чтобы стать вашим пациентом, и никогда еще пациент не нуждался в помощи врача больше, чем я.
— Вы и сами проведете исследование, основываясь на собственном опыте, сэр, — отвечал Месмер. — Можно ли найти лучший материал?
Той ночью я осмотрела книжные полки у себя в комнате и обнаружила одну из ранних работ Месмера. Листая страницы, я наткнулась на пространные описания его жизни, где он рассказывал о страсти, с какой занимался натурфилософией. Перед лицом Природы, писал он, «я испытывал лишь одно чувство, чувство неизмеримой любви»; и далее он, подобно поэту, восторгался красотами и чудесами вселенной. Я поняла, что этот морщинистый старик, которого многие считали мошенником, прожил свою жизнь в плену одной великой идеи — идеи «животного магнетизма», так он называл свою трансцендентальную систему, одну из десятков других, созданных со времен Ньютона. Мы жили в век систем: эфирной, корпускулярной, тонких субстанций и сред, вращающихся и пересекающих бесконечную пустоту, — всякая претендовала на открытие Единой Великой Причины, овладение которой сделало бы человека равным Богу. Месмер прожил свою жизнь в поисках ключа к тайне тайн и нашел его — или верил, что нашел. Но сколь жестокими могут сделать людей эти поиски, думала я. Как любовь к истине способна испортить их, особенно когда они считают, что истина рядом, только руку протяни. Тут уж не смей мешать им! Они сорвут с петель небесные врата, чтобы добраться до тайны.
Предадут любимых.
Я читала дальше. Я узнала о мучительном чувстве отчужденности, которое испытывал доктор вследствие непонимания его коллегами учеными. Многие жестоко высмеивали самое для него дорогое — его исследование, ибо научный ум прекрасно обходится без доброты. А потом мне попалось несколько трогательных мест, где он признается, что находит утешение лишь в уединенных прогулках на природе. «О Природа, в тяжкий час вопрошал я тебя, чего ты хочешь от меня? И представлял, что нежно обнимаю ее, страстно прося уступить моим желаниям. К счастью, лишь деревья могли быть свидетелями моей мольбы, ибо я наверняка походил тогда на маньяка».
Она, она, она. Еще один мужчина, для которого всеблагая Природа была женщиной, возлюбленной, матерью, — и которую он, однако, не щадил в своих честолюбивых устремлениях. Да, он обхаживал ее, но только ради того, чтобы завоевать.
На другой день Виктор и я приготовились к первому сеансу у Месмера; он был назначен на послеполуденные часы. Доктор Обюэ снова был отряжен нам в сопровождающие; но на сей раз, когда мы встретились с ним в холле, он был одет в долгополый шелковый халат, под которым, судя по тому, что открывалось нам при ходьбе, похоже, ничего не было. Ведя нас через сад, он продолжил объяснение некоторых особенностей методики доктора.
