Коттедж номер шесть отозвался немедленно, и я увидел на экране Майю Глумову.
– А, это вы… – произнесла она с отвращением.
Невозможно передать, какая обида, какое разочарование были на лице ее. Она здорово сдала за эти сутки – ввалились щеки, под глазами легли тени, тоскливые больные глаза были широко раскрыты, губы запеклись. И только секунду спустя, когда она медленно откинулась от экрана, я отметил, что прекрасные волосы ее тщательно и не без кокетства уложены и что поверх строго-элегантного серого платья с закрытым воротом лежит на груди ее то самое янтарное ожерелье.
– Да, это я… – сказал журналист Каммерер растерянно. – Доброе утро. Я, собственно… Что, Лев у себя?
– Нет, – сказала она.
– Дело в том, что он назначил мне свидание… Я хотел…
– Здесь? – живо спросила она, снова придвинувшись к экрану. – Когда?
– В десять часов. Я просто хотел на всякий случай узнать… а его, оказывается, нет…
– А он вам точно назначил? Как он сказал? – совсем по-детски спросила она, жадно на меня глядя.
– Как он сказал?.. – медленно повторил журналист Каммерер. Вернее, уже не журналист Каммерер, а я. – Вот что, Майя Тойвовна. Не будем себя обманывать. Скорее всего, он не придет.
Теперь она смотрела на меня, словно не верила своим глазам.
– Как это?.. Откуда вы знаете?
– Ждите меня, – сказал я. – Я вам все расскажу. Через несколько минут я буду.
– Что с ним случилось? – пронзительно и страшно крикнула она.
– Он жив и здоров. Не беспокойтесь. Ждите, я сейчас…
Две минуты на одевание. Три минуты до ближайшей кабины нуль-Т. Черт, очередь у кабины… Друзья, очень прошу вас, разрешите мне пройти перед вами, очень важно… Спасибо большое, спасибо!.. Так. Минута на поиски индекса. Что за индексы у них там, в провинции!.. Пять секунд на набор индекса. И я шагаю из кабины в пустынный бревенчатый вестибюль курортного клуба. Еще минуту стою на широком крыльце и верчу головой. Ага, мне туда… Ломлюсь напрямик через заросли рябины пополам с крапивой. Не наскочить бы на доктора Гоаннека…
Она ждала меня в холле – сидела за низким столом с медвежонком, держа на коленях видеофон. Войдя, я непроизвольно взглянул на приоткрытую дверь гостиной, и она сейчас же торопливо сказала:
– Мы будем разговаривать здесь.
– Как вам будет угодно, – отозвался я.
Нарочито неторопливо я осмотрел гостиную, кухню и спальню. Везде было чисто прибрано, и, конечно, никого там не было. Краем глаза я видел, что она сидит неподвижно, положив руки на видеофон, и смотрит прямо перед собой.
– Кого вы искали? – спросила она холодно.
– Не знаю, – честно признался я. – Просто разговор у нас с вами будет деликатный, и я хотел убедиться, что мы одни.
– Кто вы такой? – спросила она. – Только не врите больше.
Я изложил ей легенду номер два, разъяснил про тайну личности и добавил, что за вранье не извиняюсь – просто я пытался сделать свое дело, не подвергая ее излишним волнениям.
– А теперь, значит, вы решили больше со мной не церемониться? – сказала она.
– А что прикажете делать?
Она не ответила.
– Вот вы сидите здесь и ждете, – сказал я. – А ведь он не придет. Он водит вас за нос. Он всех нас водит за нос, и конца этому не видно. А время идет.
– Почему вы думаете, что он сюда не вернется?
– Потому что он скрывается, – сказал я. – Потому что он врет всем, с кем ему приходится разговаривать.
– Зачем же вы сюда звонили?
– А затем, что я никак не могу его найти! – сказал я, понемногу свирепея. – Мне приходится ловить любой шанс, даже самый идиотский…
– Что он сделал? – спросила она.
– Я не знаю, что он сделал. Может быть, ничего. Я ищу его не потому, что он что-то сделал. Я ищу его, потому что он – единственный свидетель большого несчастья. И если мы его не найдем, мы так и не узнаем, что же там произошло…
– Где – там?
– Это неважно, – сказал я нетерпеливо. – Там, где он работал. Не на Земле. На планете Саракш.
По лицу ее было видно, что она впервые слышит про планету Саракш.
– Почему же он скрывается? – спросила она тихо.
– Мы не знаем. Он на грани психического срыва. Он, можно сказать, болен. Возможно, ему что-то чудится. Возможно, это какая-то идея фикс.
– Болен… – сказала она, тихонько качая головой. – Может быть… А может быть, и нет… Что вам от меня надо?
– Вы виделись с ним еще раз?
– Нет, – сказала она. – Он обещал позвонить, но так и не позвонил.
– Почему же вы ждете его здесь?
– А где мне еще его ждать? – спросила она.
В голосе ее было столько горечи, что я отвел глаза и некоторое время молчал. Потом спросил:
– А куда он собирался вам звонить? На работу?
– Наверное… Не знаю. В первый раз он позвонил на работу.
– Он позвонил вам в музей и сказал, что приедет к вам?
– Нет. Он сразу позвал меня к себе. Сюда. Я взяла глайдер и полетела.
– Майя Тойвовна, – сказал я, – меня интересуют все подробности вашей встречи… Вы рассказывали ему о себе, о своей работе. Он вам рассказывал о своей… Постарайтесь вспомнить, как это было.
Она покачала головой.
– Нет. Ни о чем таком мы не разговаривали… Конечно, это действительно странно… Мы столько лет не виделись… Я уже потом сообразила, уже дома, что я так ничего о нем и не узнала… Ведь я его спрашивала: где ты был, что делал… но он отмахивался и кричал, что это все чушь, ерунда…
– Значит, он расспрашивал вас?
– Да нет же! Все это его не интересовало… Кто я, как я… одна или у меня кто-либо есть… чем я живу… Он был как мальчишка… Я не хочу об этом говорить.
– Майя Тойвовна, не надо говорить о том, о чем вы не хотите говорить…
– Я ни о чем не хочу говорить!
Я поднялся, сходил на кухню и принес ей воды. Она жадно выпила весь стакан, проливая воду на свое серое платье.
– Это никого не касается, – сказала она, отдавая мне стакан.
– Не говорите о том, что никого не касается, – сказал я, усаживаясь. – О чем он вас расспрашивал?
– Я же вам говорю: он ни о чем не расспрашивал! Он рассказывал, вспоминал, рисовал, спорил… как мальчишка… Оказывается, он все помнит! Чуть ли не каждый день! Где стоял он, где стояла я, что сказал Рекс, как смотрел Вольф… Я ничего не помнила, а он все кричал на меня и заставлял вспоминать, и я вспоминала… И как он радовался, когда я вспоминала что-нибудь такое, чего не помнил он сам!..
