Присяжный, уже задававший вопрос о кофе, высказался, что мог
совершить ошибку аптекарь, приготовивший лекарство.
– Это, разумеется, всегда возможно, – ответил
доктор.
Однако и эта версия оказалась несостоятельной и была
полностью развеяна показаниями Доркас. По ее словам, лекарство было
приготовлено довольно давно и ее госпожа в день своей смерти приняла последнюю
дозу.
Таким образом, вопрос о тонизирующем был исключен
окончательно, и коронер продолжал допрос. Выслушав рассказ Доркас о том, как
она была разбужена громким звоном колокольчика своей госпожи и, соответственно,
подняла всех на ноги, коронер перешел к вопросу о ссоре, произошедшей после
полудня.
Показания Доркас по этому вопросу были в основном те же, что
мы с Пуаро слышали раньше, поэтому я не стану их повторять.
Следующим свидетелем была Мэри Кавендиш.
Она держалась очень прямо и говорила четким, спокойным
голосом. Мэри сообщила, что будильник поднял ее, как обычно, в 4.30 утра. Она
одевалась, когда ее напугал неожиданный грохот, как будто упало что-то тяжелое.
– Очевидно, это был столик, стоявший возле
кровати, – заметил коронер.
– Я открыла дверь, – продолжала Мэри, – и
прислушалась. Через несколько минут неистово зазвонил колокольчик. Потом
прибежала Доркас, разбудила моего мужа, и мы все поспешили в комнату моей
свекрови, но дверь оказалась заперта.
– Полагаю, нам не следует больше беспокоить вас по
этому вопросу. О последовавших событиях нам известно все, что можно было бы
узнать, но я был бы вам признателен, если бы вы рассказали нам подробнее, что
вы слышали из ссоры, произошедшей накануне.
– Я?!
В ее голосе послышалось едва уловимое высокомерие. Мэри
подняла руку и, слегка повернув голову, поправила кружевную рюшку у шеи. В
голове у меня невольно мелькнула мысль: «Она старается выиграть время».
– Да. Как мне известно, – настойчиво сказал
коронер, – вы вышли подышать воздухом и сидели с книгой на скамье как раз
под французским окном будуара. Не так ли?
Для меня это было новостью, и, взглянув на Пуаро, я понял,
что для него тоже.
Последовала короткая пауза – видимо, Мэри заколебалась,
прежде чем ответить.
– Да, это так, – наконец признала она.
– И окно будуара было открыто, не так ли?
– Да, – снова подтвердила она и чуть побледнела.
– В таком случае вы не могли не слышать голосов,
раздававшихся в комнате, тем более что люди были сердиты и разговор шел на
повышенных тонах. Собственно говоря, вам все было слышно гораздо лучше, чем
если бы вы находились в холле.
– Возможно.
– Не повторите ли для всех нас то, что вы услышали?
– Право, не помню, чтобы я что-то слышала.
– Вы хотите сказать, что не слышали голосов?
– О, голоса я, конечно, слышала, но не разобрала, что
именно говорилось. – Слабый румянец окрасил ее щеки. – Я не имею привычки
слушать личные разговоры.
– И вы решительно ничего не помните? – продолжал
настаивать коронер. – Ничего, миссис Кавендиш? Ни одного слова или фразы,
из которых вы поняли, что разговор был личный?
Мэри помолчала, будто обдумывая ответ. Внешне она оставалась
спокойной, как всегда.
– Да, я помню, миссис Инглторп сказала что-то… не могу
припомнить, что именно, относительно возможности скандала между мужем и женой.
– О! – Коронер, довольный, откинулся на спинку
кресла. – Это соответствует тому, что слышала Доркас. Но, извините меня,
миссис Кавендиш, поняв, что разговор личный, вы все-таки не ушли? Остались на
месте?
Я уловил мгновенный блеск рыжевато-коричневых глаз Мэри и
подумал, что в этот момент она с удовольствием разорвала бы коронера на части
за его намеки.
– Да. Мне было удобно на моем месте, – спокойно
ответила она. – Я сосредоточилась на книге.
– И это все, что вы можете нам сказать?
– Да, все.
Больше коронер ни о чем ее не спросил, хотя я сомневаюсь,
что он был полностью удовлетворен. По-моему, коронер подозревал, что миссис
Кавендиш могла бы сказать больше, если бы захотела.
Затем для дачи показаний была приглашена Эми Хилл, младший
продавец магазина. Она сообщила, что 17 июля после полудня продала бланк
завещания Уильяму Ёрлу, младшему садовнику Стайлз-Корт.
Вызванные за ней садовники Мэннинг и Уильям Ёрл сообщили,
что поставили свои подписи под завещанием. Мэннинг утверждал, что это произошло
в 4.30, но, по мнению Уильяма Ёрла, все происходило раньше.
Вслед за садовниками показания давала Цинтия Мёрдок. Однако
она мало что могла сообщить, так как ничего не знала о трагедии, пока ее не
разбудила миссис Кавендиш.
– Вы не слышали, как упал стол?
– Нет. Я крепко спала.
Коронер улыбнулся:
– Как говорится: «У кого совесть чиста, тот крепко
спит!» Благодарю вас, мисс Мёрдок. Это все.
– Мисс Ховард!
Мисс Ховард начала с того, что предъявила письмо, которое
мисс Инглторп написала ей семнадцатого вечером. Мы с Пуаро уже видели его
раньше. К сожалению, оно ничего не прибавило к нашим сведениям о трагедии. Привожу
его факсимиле.
[33]
Письмо передали присяжным, которые внимательно его изучили.
– Боюсь, оно не особенно нам поможет, – вздохнув,
сказал коронер. – В нем не упоминается ни о каком событии, произошедшем
после полудня.
– По мне, так все ясно как день! – резко возразила
мисс Ховард. – Письмо свидетельствует о том, что моему бедному старому
другу только что стало известно, как ее одурачили!
– Ни о чем таком в письме не говорится, – заметил
коронер.
– Не говорится потому, что Эмили никогда не могла
признать себя неправой. Но я-то ее знаю! Она хотела, чтобы я вернулась, но не
пожелала признать, что я была права. Как большинство людей, Эмили ходила вокруг
да около. Никто не хочет признавать себя неправым. Я тоже.
