Что же касается обвинения в том, что подсудимый уничтожил
завещание, то оно также несостоятельно, ибо подсудимый какое-то время сам был
барристером и прекрасно знал, что завещание, сделанное в его пользу,
автоматически утратило силу после замужества его мачехи. Могут быть предъявлены
доказательства, указывающие, кто в действительности уничтожил завещание, и
вполне возможно, что это позволило бы по-новому взглянуть на судебный процесс.
Наконец, сказал сэр Эрнст, защита хотела бы обратить
внимание присяжных на тот факт, что, кроме Джона Кавендиша, есть и другие лица,
против которых имеются существенные улики.
Затем он вызвал подсудимого.
Джон произвел хорошее впечатление.
Под умелым руководством сэра Эрнста его показания были
хорошо поданы и заслуживали доверия. Джон предъявил анонимную записку и передал
ее присяжным для ознакомления. То, что он охотно признал наличие некоторых
финансовых трудностей и подтвердил, что у него была ссора с мачехой, придало
убедительности его словам и настойчивому отрицанию причастности к убийству.
В заключение своих показаний Джон после небольшой паузы
сказал:
– Я хотел бы подчеркнуть одно обстоятельство. Я
возражаю и категорически протестую против инсинуаций сэра Эрнста Хэвиуэзера,
касающихся моего брата. Я убежден, что мой брат, так же как и я, не имеет
никакого отношения к этому убийству.
Сэр Эрнст улыбнулся и, проницательно взглянув на присяжных,
обратил внимание на то, что протест Джона произвел на них доброжелательное
впечатление.
Начался перекрестный допрос. Теперь его вел мистер Филипс.
– Как я помню, – заявил он, – вы сказали,
будто вам и в голову не приходило, что свидетели, выступавшие на
предварительном слушании дела, могли ошибочно принять ваш голос за голос
мистера Инглторпа. Разве это не вызывает удивления?
– Нет, я так не думаю. Мне сказали, что произошла ссора
между моей матерью и мистером Инглторпом. Я не допускал мысли, что это не так.
– Даже после того, как служанка Доркас повторила
услышанные ею некоторые фрагменты этой ссоры?… Фрагменты, которые вы должны
были узнать?
– Я их не узнал.
– Должно быть, у вас очень короткая память!
– Дело в том, что мы оба были сердиты и в запальчивости
наговорили больше, чем следовало. В самом деле, я почти не обращал внимания на
слова моей матери.
Недоверчивое хмыканье мистера Филипса явилось триумфом его
судейского искусства.
Он перешел к вопросу об анонимной записке:
– Вы чрезвычайно кстати предъявили эту записку.
Скажите, вы не обратили внимание на нечто знакомое в почерке, которым она была
написана?
– Нет.
– Вам не кажется явным сходство с вашим собственным
почерком… несколько небрежно измененным?
– Нет. Я так не думаю.
– Я утверждаю, что это ваш почерк!
– Нет!
– Я утверждаю, что, стремясь доказать свое алиби, вы
сами придумали эту фиктивную и довольно неправдоподобную ситуацию и сами
написали записку, чтобы подкрепить свое заявление.
– Нет.
– Разве не является фактом, что, в то время как вы, по
вашим словам, находились в глухом, редко посещаемом месте, в действительности
вы были в аптекарской лавке в Сент-Мэри-Стайлз, где под именем Алфреда
Инглторпа купили стрихнин?
– Нет, это ложь.
– Я утверждаю, что, надев одежду мистера Инглторпа и
нацепив черную бороду, подстриженную наподобие бороды этого человека, вы были
там и записали его имя в регистрационной книге аптеки!
– Это совершеннейшая неправда.
– В таком случае я предоставляю присяжным убедиться в
действительном сходстве почерка в анонимной записке, подписи в регистрационной
книге аптеки и вашей собственной подписи! – Высказав эти обвинения, мистер
Филипс сел с видом человека, исполнившего свой долг, но тем не менее
приведенного в ужас подобного рода подделкой.
Было уже поздно, и после этого заявления обвинителя судебное
заседание отложили до понедельника.
Я обратил внимание на то, что Пуаро крайне обескуражен. На
лбу у него, между бровями, пролегла морщинка, которую я так хорошо знал.
– В чем дело, Пуаро? – поинтересовался я.
– Ах, mon ami, дела идут плохо… плохо!
Помимо моей воли я почувствовал облегчение. Значит, была
вероятность, что Джона Кавендиша оправдают…
Когда мы пришли домой, Пуаро отказался от чашки чаю,
предложенной ему Мэри.
– Нет, благодарю вас, мадам! Я поднимусь в мою комнату.
Я последовал за ним. Продолжая хмуриться, Пуаро прошел к
письменному столу и вынул небольшую колоду карт для пасьянса. Потом пододвинул
стул и, к моему величайшему удивлению, начал строить карточные домики!
– Нет, mon ami, я не впал в детство, – сказал он, увидев,
что у меня отвисла челюсть. – Я пытаюсь успокоить нервы – только и всего!
Это занятие требует спокойствия и точности движения пальцев. Четкость движений
приводит к четкости мыслей. А мне, пожалуй, никогда это не требовалось так, как
сейчас!
– Что вас беспокоит? – спросил я.
Сильно стукнув ладонью по столу, Пуаро разрушил свое
тщательно построенное сооружение.
– Дело в том, mon ami, что я могу построить семиэтажные
карточные домики, но не могу найти последнее звено, о котором я вам говорил.
Я не знал, что сказать, и промолчал.
Пуаро опять медленно и осторожно начал строить карточные
домики.
– Это… делается… так! – отрывисто приговаривал он,
не отрываясь от своего занятия. – Помещаем одну карту на другую с
математической точностью…
Я наблюдал, как под его руками поднимался этаж за этажом
карточного домика. Пуаро ни разу не заколебался, ни разу не сделал ни одного
неверного движения. Право же, это было похоже на фокус!
– Какая у вас твердая рука! – восхитился я. –
По-моему, я только один раз видел, как у вас дрожали руки.
– Значит, тогда я был в ярости, – с безмятежным
спокойствием пояснил Пуаро.
– Да, в самом деле! Вы тогда прямо кипели от
негодования. Помните? Это было, когда обнаружилось, что замок портфеля в
спальне миссис Инглторп взломан. Вы стояли около камина и по своей неизменной
привычке вертели в руках и переставляли вазы на каминной полке, и ваша рука
дрожала как осиновый лист! Должен сказать… – Я замолчал, потому что Пуаро,
издав хриплый нечленораздельный крик, снова уничтожил свой карточный шедевр и,
закрыв глаза руками, принялся покачиваться взад-вперед, явно испытывая
острейшую агонию. – Господи, Пуаро! – воскликнул я. – В чем
дело? Вы заболели?
