— Неужели к аббату Лапорту?
— Да, моя добрая госпожа, к господину аббату Лапорту.
Моя бедная бабушка его знает давно-давно, очень давно.
— Я тоже как раз шла к нему. Какое совпадение! — проговорила Лилия-Мария, спускаясь все ниже по овражной дороге.
— Бабушка! Бабушка! Вот и я! Потерпи немножко, сейчас мы тебе поможем, — закричал Хромуля, чтобы Грамотей и Сычиха приготовились схватить свою жертву.
— Значит, твоя бабушка упала где-то неподалеку?.. — спросила Певунья:
— Да, моя добрая госпожа, вон за тем большим деревом, где дорога поворачивает, всего в двадцати шагах.
Внезапно Хромуля остановился.
В вечерней тишине послышался звонкий галоп приближающегося коня.
«Все пропало», — пробормотал про себя Хромуля.
В нескольких шагах от того места, где находился сын Краснорукого вместе с Певуньей, дорога поворачивала под довольно острым углом.
Из-за этого поворота вынесся всадник и резко остановился, поравнявшись с девушкой.
В тот же миг раздался стук копыт другой лошади, и через несколько секунд из-за поворота рысью выехал слуга, в коричневом рединготе с серебряными пуговицами, в лосинах белой кожи и в сапогах с отворотами. За спиной его был привязан свернутый макинтош хозяина, перетянутый рыжим ремнем.
Сам хозяин, в простом теплом рединготе зеленоватого цвета и в серых брюках, ловко сидел на чистокровном гнедом коне поразительной красоты; несмотря на немалый путь, на его блестящей шелковистой шкуре с золотым отливом не было ни одного пятна пота.
Лошадь грума, остановившаяся в нескольких шагах от своего хозяина, тоже отличалась породой и красотой.
В этом всаднике с загорелым приятным лицом Хромуля узнал виконта де Сем-Реми, которого считали любовником герцогини де Люсене.
— Прелестное дитя! — обратился он к Певунье, пораженный ее красотой. — Ты не укажешь мне дорогу к деревне Арнувиль?
Мария опустила глаза под смелым пристальным взглядом молодого кавалера и ответила:
— За овражной дорогой, сударь, сверните на первую тропу направо, она доведет вас до вишневой аллеи, а та прямиком в Арнувиль.
— Тысяча благодарностей, прелестное дитя... Ты объяснила мне гораздо лучше старухи, которую я нашел в двух шагах отсюда: она лежит там под деревом, и от нее я ничего не услышал, кроме стонов и причитаний.
— Моя бедная бабушка, — жалобно пробормотал Хромуля.
— А теперь еще один вопрос, — продолжал де Сен-Реми, обращаясь к Певунье. — Как мне найти в Арнувиле ферму господина Дюбрей?
Певунья невольно вздрогнула, услышав эти слова, которые напомнили ей о мучительной утренней сцене, и ответила:
— Дома фермы подходят вплотную к аллее, по которой вы поедете, сударь.
— Еще раз спасибо, прелестное дитя! — сказал Сен-Реми и пустил своего коня галопом. Грум последовал за ним.
Приятные черты лица виконта немного разгладились, пока он говорил с Лилией-Марией, но, едва он остался один, лицо его вновь отразило глубокую озабоченность и беспокойство.
Лилия-Мария вспомнила о неизвестном человеке, для которого по приказу г-жи де Люсене спешно приводили в порядок садовый павильон в Арнувиле; несомненно он предназначался для этого юного и прекрасного кавалера.
Звон подков по мерзлой земле еще какое-то время доносился до нее, постепенно угасая в отдалении, и наконец затих.
Вновь воцарилось безмолвие.
Хромуля облегченно вздохнул.
Чтобы успокоить и предупредить своих сообщников, один из которых, Грамотей, успел спрятаться при приближении всадников, сын Краснорукого громко закричал:
— Бабушка! Мы идем! Со мной добрая госпожа, которая тебе поможет!
— Скорее, идем скорее! — заторопила его Певунья. — Из-за этого господина мы потеряли минут пять.
И она ускорила шаг, стараясь побыстрее миновать поворот овражной дороги.
Едва она достигла его, Сычиха, затаившаяся за поворотом,
тихо скомандовала:
— Ко мне, мой хитрец!
В тот же миг одноглазая ведьма бросилась на Певунью, обхватила ее одной рукой за шею, а другой зажала ей рот, а Хромуля кинулся ей под ноги и вцепился в них обеими руками, чтобы девушка не смогла сделать и шага.
Все произошло так быстро, что Сычиха не успела разглядеть лицо Певуньи, но пока Грамотей вылезал из канавы, где он прятался, и пока ощупью подходил со своим плащом в руках, кривая старуха узнала свою бывшую пленницу.
— Воровочка, ты? — воскликнула она, не веря себе, но ее изумление тут же сменилось жестокой радостью. — Опять ты мне встретилась! Видно, сам главный палач послал мне тебя! Видно, тебе на роду написано попадаться мне в когти! У меня в фиакре припасен пузырек с серной кислотой, теперь-то попорчу твою смазливую мордашку, потому что меня тошнит от твоего личика святой недотроги... Ко мне, мой силач! Смотри, чтобы она тебя не укусила, держи ее крепче... Сейчас мы ее упакуем!
Грамотей схватил Певунью своими могучими руками, и не успела та даже вскрикнуть, как Сычиха накинула плащ ей на голову и плотно обмотала.
В одно мгновение Певунью связали и заткнули рот, так что она не могла ни пошевельнуться, ни позвать на помощь.
— Теперь дело за тобой, душегубчик, — сказала Сычиха. — Неси эту куклу... К счастью, она не тяжелее «чернушки», которую мы отняли у той женщины на канале Сен-Мартен, не правда ли, мой силач? — И, увидев, что слепой бандит содрогнулся при этих словах, вспомнив свой жуткий сон, одноглазая добавила: — Что это с тобой, хитрец? Ты вроде дрожишь? Сегодня с утра у тебя зубы щелкают, как от лихорадки, и ты озираешься то и дело, словно что-то можешь увидеть.
— Толстый увалень!.. Он просто ловит мух! — добавил перца Хромуля.
— Давай поскорее, хитрец! Упакуй получше Воровочку, и в путь! — торопила Сычиха бандита, который подхватил спеленатую Лилию-Марию на руки, как ребенка. — Скорее в карету!
— Но кто меня поведет? — спросил Грамотей глухим голосом, прижимая к могучей груди свою легкую и гибкую ношу.
— Вот старый упрямец! Обо всем подумает, — пробормотала Сычиха.
Она распахнула шаль, размотала красный платок, который окутывал ее худую морщинистую шею, скрутила его в длинный жгут и сказала Грамотею:
— Открой свою пасть и зажми конец этого платка клыками покрепче. Хромуля возьмет другой конец в руку и поведет тебя, как на поводке... Доброму слепцу — доброго пса-поводыря. Ко мне, мой песик!
Маленький хитрец подпрыгнул на месте, насмешливо и злобно затявкал, затем взялся за скрученный платок и повел за собой Грамотея, в то время как Сычиха поспешила к перекрестку, чтобы предупредить Крючка.
Невозможно описать беспредельный ужас Певуньи, когда она очутилась во власти Сычихи и слепого бандита. Лилия-Мария едва не потеряла сознания и не могла оказать ни малейшего сопротивления.
