— Покажите эти документы, сударыня.
Предельно удивленная, что ей не верят на слово, Сара вынула из сумочки многочисленные бумаги, которые нотариус внимательно просмотрел.
— Что ж, чего вы теперь желаете? Свидетельство о смерти в полном порядке, а пятьдесят тысяч экю перешли к моему клиенту, некоему Пти-Жану, после смерти ребенка: это одно из условий риска по обеспечению пожизненной ренты, о чем я предупредил господина, который поручил мне это дело. Что касается доходов с этой суммы, я их регулярно выплачивал до смерти ребенка.
— Вы действовали по закону, и я рада это признать. Женщина, которой был доверен ребенок, тоже имела все права на нашу признательность, она искренне заботилась о нашей маленькой племяннице,
— Это святая истина. Меня так тронуло поведение этой женщины, что, когда она осталась без места после смерти ребенка, я взял ее к себе, и она до сих пор служит у меня.
— Госпожа Серафен служит у вас?
— Вот уже четырнадцать лет, она моя экономка. И я не могу ею нахвалиться.
— В таком случае, она может оказать нам большую помощь... если вы согласитесь удовлетворить мою просьбу, которая может показаться вам странной, даже на первый взгляд незаконной. Но когда вы узнаете причины...
— Незаконная просьба? Я думаю, вы на это не способны, точно так же, как и я не способен ее выслушать.
— Я знаю, что вы далеко не тот человек, к которому можно обратиться с подобной просьбой, но вся моя надежда... единственная надежда на ваше милосердие. В любом случае, могу я рассчитывать на вашу скромность?..
— Да, сударыня.
— Итак, продолжаю. Смерть девочки была для матери таким страшным ударом, что она до сих пор не может оправиться от горя и отчаяния, даже спустя четырнадцать лет. Сначала мы боялись за ее жизнь, теперь — за ее рассудок.
— Бедная мать! — со вздохом сказал Ферран.
— Да, несчастная мать, ибо она могла только краснеть от стыда, пока не потеряла своего ребенка. Но теперь обстоятельства изменились, и моя сестра, если бы ее дочь осталась в живых, могла бы законным образом удочерить ее, никому не говоря об этом, и больше не расставаться с нею. Тем более что к ее постоянным угрызениям совести прибавились новые печали, и мы боимся, что она в любой момент может утратить разум.
— К сожалению, тут ничего нельзя поделать.
— Нет, можно, сударь...
— О чем вы говорите?
— Представьте, что несчастной матери скажут: мы думали, ваша дочь умерла, но это не так, и женщина, которая о ней заботилась, когда она была совсем маленькой, может это подтвердить.
— Такая ложь была бы слишком жестокой, сударыня! Зачем внушать тщетную надежду несчастной матери?
— Но представьте, что это не просто ложь! Представьте, что такая надежда может осуществиться!
— Каким чудом? Если бы для этого нужно было присоединить мои молитвы к вашим, я бы помолился вместе с вами от чистого сердца, поверьте мне, сударыня... Но, к сожалению, свидетельство о смерти составлено по всем правилам.
— Ах, я это знаю, ребенок умер. И все же, если вы согласитесь, это непоправимое несчастье можно будет поправить.
— Вы говорите загадками, сударыня.
— Хорошо, я выскажусь яснее. Если моя сестра завтра вновь обретёт свою дочь, она не только возродится к жизни, но и сможет выйти замуж за отца своей девочки, за человека, который сегодня так же свободен, как и она. Моя племянница умерла в возрасте шести лет. Родители расстались с ней, когда она была еще младенцем, и не сохранили о ней никаких воспоминаний... Представьте, что мы найдем девушку семнадцати лет, – моей племяннице сейчас было бы столько же. Девушку, каких сейчас множество, сироту, оставленную родителями... И мы скажем моей сестре: «Вот ваша дочь, ибо вас обманули, из каких-то важных соображений ее выдали за умершую, но она осталась жива. Женщина, которая ее воспитала, и всеми уважаемый нотариус могут подтвердить, что это она...»
Жак Ферран долго не прерывал графиню, но тут он вскочил и воскликнул с возмущенным видом:
— Довольно, довольно, сударыня! О, какая низость!
— Сударь!
— И вы осмелились предложить это мне, предложить мне... подмену ребенка, уничтожение свидетельства о смерти... наконец, соучастие в преступлении! Первый раз в моей жизни мне наносят подобное оскорбление... На я этого не заслужил, видит бог, и вы это знаете!
— Но кому это повредит, сударь? Моя сестра и человек, за которого она хочет выйти замуж, вдовеют, и у них нет детей... Оба горько сожалеют о погибшей дочери. Обмануть их? Наоборот, это значит вернуть им счастье и жизнь, а заодно обеспечить счастливую участь какой-нибудь бедной, покинутой девушке... Это благородное и милосердное дело, а вовсе не преступление.
— Поистине невероятно! — вскричал нотариус с возрастающим возмущением. — Я просто восхищаюсь, с какой ловкостью самые отвратительные планы маскируются под самые добрые дела!
— Однако подумайте, сударь...
— Повторяю, все это низко и подло... Мне стыдно, что женщина ваших достоинств замышляет подобные махинации, к которым ваша сестра, надеюсь, не причастна.
— Сударь!..
— Довольно, сударыня, довольно! Я не галантный кавалер и скажу вам грубо, напрямик...
Сара бросила на нотариуса один из своих черных, страшных взглядов, пронизывающих душу, и холодно спросила:
— Значит, вы отказываетесь?
— Не оскорбляйте меня больше.
— Тогда берегитесь...
— Угрозы?
— Да, угрозы... И чтобы вы убедились, что они не напрасны, узнайте для начала: у меня нет никакой сестры...
— То есть как это, сударыня?
— Я мать этого ребенка.
— Вы?
— Да, я!.. Я придумала обходной маневр, чтобы достичь своей цели, придумала басню, чтобы разжалобить вас, но вы безжалостны. Поэтому я сбрасываю маску... Вы хотите войны? Что ж, будь по-вашему!
— Война? Потому что я отказываюсь участвовать в преступной махинации? Какая дерзость!
— Слушайте меня, сударь! Ваша репутация честного человека чиста и безупречна, огромна и всеми признана... Такая репутация дорого стоит!
— Потому что она заслужена мною! Поэтому нужно потерять всякий разум, чтобы предлагать мне подобную сделку...
— Но я лучше других знаю, как опасно доверять столь блистательной добродетели, которая часто скрывает ветреность женщин и мошенничество мужчин...
— Вы осмеливаетесь говорить, сударыня...
— С самого начала нашего разговора... уж не знаю почему, я усомнилась в ваших достоинствах, в вашем праве на уважение и почтение, которыми вы пользуетесь.
— В самом деле, сударыня? Эти сомнения делают честь вашей прозорливости.
