Взволнованный ее милосердным порывом, Родольф с грустью думал об этой двадцатилетней женщине, такой прекрасной, любящей, которая старается в благородных заботах о других позабыть о своем собственном горе и домашних невзгодах. Глаза Клеманс сверкали, щеки слегка порозовели, живость движений и слов придавали еще большую привлекательность всему ее очаровательному облику.
Глава II.
ЛОВУШКА
Маркиза д'Арвиль заметила, что Родольф в молчании пристально разглядывает ее. Она покраснела, опустила глаза, затем снова подняла их и сказала с прелестным смущением: — Вы смеетесь над моими восторгами, монсеньор! А мне вот не терпится вкусить простые радости, которые оживят мою жизнь, до сих пор такую печальную и бесполезную. Поистине я мечтала об иной судьбе. Есть одно чувство, высшее счастье, которого мне никогда не узнать. И хоть я еще молода, мне пришлось от него отказаться, — добавила Клеманс со сдержанным вздохом. Затем продолжала: — Но благодаря вам, мой спаситель, снова благодаря вам у меня появились другие интересы; благотворительность заменит мне любовь. Ваши советы уже помогли мне познать новые волнующие чувства! Ваши слова, монсеньор, утешают и ободряют меня!.. Чем больше я размышляю, чем больше проникаюсь вашими идеями, тем они мне кажутся вдвойне справедливыми, великими и плодотворными. И еще, когда я думаю, что вы не только сжалились над моими несчастьями, которые не должны были вас касаться, но также подавали мне самые мудрые, спасительные советы и шаг за шагом вели по этому новому пути, который вы открыли моему бедному измученному горем сердцу... о, монсеньор, какие же сокровища доброты скрываются в вашей душе? Откуда вы черпаете столько сочувствия и великодушия к людям?
— Я много страдал и сейчас страдаю, поэтому знаю тайну многих горестей!
— Вы, монсеньор? Вы несчастны?
— Да, ибо можно сказать, что судьба заставила меня пережить все несчастья, чтобы я мог их понимать и сострадать. Я дружил — и судьба поразила меня рукой друга; я любил со всем пылом и доверчивостью юности — и первая любовь обманула меня; я стал супругом — и судьба нанесла мне удар в лице моей жены; как сын я был поражен рукою отца; как отец я был убит смертью моего ребенка.
— Я думала, монсеньор, что у великой герцогини не было детей.
— Да, это так, но еще до брака у меня была дочь, которая умерла совсем маленькой... Вам это может показаться странным, однако утрата этого ребенка, которого я почти не видел, омрачила всю мою жизнь. И с возрастом боль становится все сильнее! Каждый год удваивает мою горечь, можно сказать, она возрастает по мере того, как росла бы моя дочь. Теперь ей было бы семнадцать лет!
— А где ее мать, монсеньор? Она жива? — минуту поколебавшись, спросила Клеманс.
— О, не говорите мне об этом! — воскликнул Родольф, и черты его омрачились при одном воспоминании о Саре. — Ее мать недостойное создание, душа, окаменевшая от эгоизма и честолюбия. Иногда мне кажется, что моей дочери лучше было умереть, чем остаться на руках у подобной матери.
Клеманс почувствовала некое удовлетворение от этих жестоких слов Родольфа.
— Да, теперь я понимаю, что вы вдвойне горюете о вашей дочери! — воскликнула Клеманс.
— Я бы ее так любил!.. И потом, мне кажется, что у нас, владетельных князей, в любви к сыну, к наследнику, всегда примешиваются соображения имени и рода, подспудный политический интерес. Но дочь! Дочь любят только ради нее самой. Именно потому, что мы часто видим человечество в самом неприглядном обличии, для нас есть особая радость и отдохновение в созерцании невинной и чистой души. О, как сладостно вдыхать аромат непорочности, следить с беспокойством и нежностью за первыми, еще неловкими движениями дочки! Ни одна самозабвенно любящая мать, как бы она ни гордилась своей дочерью, не испытывает невыразимой сладости этих чувств; все это ей слишком близко и знакомо, поэтому она скорее оценит достоинства храброго и доблестного сына. И потом, вы не находите, что в любви матери к сыну и отца к дочери есть нечто трогательное? Сильный всегда покровительствует слабому, который нуждается в защите. Но сын защищает мать, а отец защищает дочь.
— Да, это так, монсеньор.
— Но, увы, к чему говорить об этих неизъяснимых радостях, если нам не дано их испытать? — с горечью закончил Родольф.
В голосе его прозвучала такая душераздирающая боль, что Клеманс не смогла сдержать предательскую слезу.
После недолгого молчания Родольф, чуть не краснея из-за того, что не сдержал своих чувств, с печальной улыбкой сказал г-же д'Арвиль:
— Простите, сударыня, мои сожаления и горькие воспоминания оказались сильнее меня. Еще раз прошу прощенья...
— Ах, монсеньор, поверьте, я разделяю ваше горе. Разве у меня нет на это права? Разве вы не разделяете мои страдания? К сожалению, я ничем не могу вас утешить...
— Что вы! Ваше доброе сочувствие так помогает мне. Иметь возможность высказаться — уже великое утешение, а я не стал бы говорить о своих страданиях, если бы не сердечность нашего разговора, которая пробудила во мне горькие воспоминания. С моей стороны это слабость, но, когда заходит речь о юной девушке, я невольно вспоминаю дочь, которую утратил...
— Но это же так естественно! Вот послушайте, с тех пор как я повидалась с вами, монсеньор, я несколько раз сопровождала одну знатную даму во время ее визита в тюрьму: она покровительствует молодым женщинам, заключенным в Сен-Лазаре. Там сидят далеко не невинные создания. Если бы я не была матерью, я судила бы их строже... а я ощущаю болезненную жалость при мысли, что, может быть, они не пали бы так низко, если бы не жили с детства в нищете и заброшенности. Не знаю почему, но после этого мне кажется, что я люблю свою дочь еще больше... И маркиза залилась слезами.
— Я только надеюсь, что вы не откажете мне в поддержке и в советах, не правда ли, монсеньор?
— Где бы я ни был, далеко или близко, я всегда буду с живейшим интересом следить за вами... И насколько это от меня зависит, постараюсь сделать все, чтобы вернуть счастье вам... и человеку, которого издавна считаю верным и близким другом.
— О, спасибо, спасибо за это обещание, монсеньор! — воскликнула Клеманс, утирая слезы. — Без вашей великодушной поддержки я бы, наверное, не выдержала, но, поверьте мне, клянусь вам, теперь я найду силы мужественно выполнять мой долг.
При этих словах маленькая дверь, скрытая под обоями, внезапно распахнулась.
Клеманс вскрикнула, Родольф вздрогнул.
Появился маркиз д'Арвиль, бледный, взволнованный и глубоко тронутый: на глазах его блестели слезы.
Когда прошел первый миг удивления, маркиз шагнул к Родольфу.
— Монсеньор, — сказал он, протягивая принцу письмо Сары. — Вот гнусное письмо, которое я только что получил у вас на глазах... Прошу вас сжечь его, но предварительно прочтите.
Клеманс ошеломленно смотрела на мужа.
— Боже, какая низость! — вскричал Родольф, пробежав глазами письмо.
