— Как вы это сказали, метр Родольф! Я никогда не замечал у вас такого взгляда... Но скорей, скорей, — вскричал Поножовщик, — я вижу вдалеке белую точку; это, должно быть, чепец Сычихи. Уезжайте, а я снова залезу в свою дыру.
— Сегодня, в десять часов вечера...
— На углу аллеи Вдов и Елисейских полей, договорились?
Лилия-Мария не слышала последней части разговора Поножовщика и Родольфа. Она первая села в карету.
Глава Х.
ФЕРМА
После своих переговоров с Поножовщиком Родольф был некоторое время задумчив, озабочен. Лилия-Мария, не решавшаяся прервать молчание своего спутника, печально смотрела на него. Подняв голову, Родольф спросил ее с доброй улыбкой:
— О чем вы думаете, детка? Вам неприятно было встретиться с Поножовщиком, да? Нам было так весело!
— Наоборот, господин Родольф, эта встреча большая удача для нас, ведь Поножовщик может оказать вам услугу.
— Скажите, не считался ли Поножовщик среди завсегдатаев кабака человеком, сохранившим кое-какие добрые чувства?
— Не знаю, господин Родольф... До вчерашнего дня я часто его видела, но почти никогда с ним не говорила... Я думала, что он такой же злой, как и все остальные.
— Позабудем обо всем этом, милая Лилия-Мария, мне было бы очень неприятно опечалить вас; мне так хотелось, чтобы вы хорошо провели этот день.
— О, я счастлива! Ведь я давным-давно не была за городом.
— Со времени ваших поездок в кабриолете с Хохотушкой?
— Бог ты мой, да... Это было весной, и, хотя теперь глубокая осень, прогулка доставляет мне такое же большое удовольствие. Как ярко светит солнце!.. Взгляните на розовые облачка там... вдали... А этот холм... и хорошенькие белые домики среди деревьев... Листья еще не облетели. Это удивительно для ноября, правда, господин Родольф? В Париже листья так быстро опадают... А вон там стайка голубей... Смотрите, они сели на крышу мельницы... В деревне не устаешь смотреть вокруг: все так занятно!
— Одно удовольствие, Лилия-Мария, видеть, как вы восприимчивы ко всем мелочам, которые создают очарование загородного пейзажа.
В самом деле, по мере того как девушка созерцала эту спокойную, ласкающую взор картину, ее личико снова расцветало.
— Вон там, на вспаханных полях горит солома, красивый белый дым поднимается к небу... А этот плуг, в который впряжена пара хороших, упитанных лошадей серой масти. Будь я мужчиной, я с радостью стала бы пахарем... Идти за плугом по безмолвному полю... и видеть далеко-далеко большие леса, особенно по такой погоде, как сегодня!.. Тут сразу захочется спеть одну из тех грустных песен, от которых слезы навертываются на глаза... как, например, о Женевьеве Брабантской. Вы знаете эту песню, господин Родольф?
— Нет, детка, но будет очень мило, если вы споете ее сегодня попозже, на ферме, ведь впереди у нас с вами целый день.
— Какое счастье! Мы едем на ферму, господин Родольф?
— Да, на ферму моей кормилицы, хорошей, достойной женщины, которая меня вырастила.
— И мы сможем выпить там молока?
— Подумаешь, молока! Мы отведаем превосходных сливок, которые фермерша снимет при нас, и свежайших яиц.
— И мы сами вынем их из гнезда?
— Разумеется...
— И мы сходим на скотный двор, чтобы взглянуть на коров?
— Конечно.
— И на молочную ферму тоже?
— Да, и на молочную ферму.
— И на голубятню?
— Да, и на голубятню.
— Право, господин Родольф, прямо не верится... Как мне будет весело! Какой чудесный день!.. Какой чудесный день! — радостно воскликнула Лилия-Мария.
Но тут мысли девушки внезапно приняли другой оборот: она подумала, что после часов, проведенных на свободе, в деревне, ей придется вернуться на свой вонючий чердак, и, закрыв лицо руками, она расплакалась.
— Что с вами, Лилия-Мария? Кто вас огорчил? — удивленно спросил Родольф.
— Ничего... ничего, господин Родольф.
И она вытерла глаза и попыталась улыбнуться.
— Простите, если я опечалилась... не обращайте внимания, это просто так, клянусь вам... одна мысль пришла в голову... я развеселюсь.
— Но вы только что были такая радостная
— Именно поэтому мне и взгрустнулось, — наивно ответила Лилия-Мария, подняв на Родольфа глаза, еще мокрые от слез.
Эти слова многое сказали Родольфу: он обо всем догадался.
Желая развеять подавленное настроение девушки, он сказал ей с улыбкой:
— Держу пари, что вы подумали о своей розочке. Уверен, вы жалеете, что не можете разделить с ней удовольствие от поездки на ферму. Бедный розовый кустик! Вы способны были бы и его напоить сливками!
Певунья воспользовалась этой шуткой, чтобы улыбнуться; мало-помалу легкое облачко грусти рассеялось; она решила бездумно наслаждаться настоящим и закрыть глаза на будущее.
Карета приближалась к Сен-Дени, высокий шпиль церкви виднелся вдали.
— О, какая красивая колокольня! — воскликнула Певунья.
— Это великолепная церковь Сен-Дени... Хотите, я прикажу извозчику остановиться?
Певунья опустила глаза.
— С тех пор как я живу у Людоедки, я ни разу не входила в церковь, я не смела. Зато в тюрьме я очень любила петь в хоре во время мессы! И в праздник тела господня мы делали такие красивые букеты для алтаря.
— Но господь бог добр, милостив: почему вы боитесь обратиться к нему с молитвой, войти в церковь?
— О нет... нет... господин Родольф... Это было бы кощунством... Я и без того гневлю бога.
— Скажите, вы любили кого-нибудь до сих пор?
— Нет, никогда.
— Почему?
— Вы же видели посетителей кабака... а кроме того, чтобы любить, надо быть честной...
— Честной?
— Да, зависеть только от себя... суметь... Но если вам все равно, господин Родольф, пожалуйста, не будем говорить об этом.
— Хорошо, Лилия-Мария, поговорим о другом... Но почему вы так смотрите на меня? И снова ваши красивые глаза полны слез... Я огорчил вас чем-нибудь?
— О, как раз напротив; но вы так добры ко мне, что у меня слезы навертываются на глаза... и потом вы не говорите мне «ты»... и потом... можно подумать, что вы взяли меня на прогулку только ради моего удовольствия: такое у вас бывает довольное выражение лица, когда вы видите меня счастливой. Вы не только защитили меня вчера... вы позволяете мне провести с вами такой чудесный день.
— Правда, вы чувствуете себя счастливой?
— Я долго-долго не забуду этого счастья.
